Покаяние. Наследство
Шрифт:
Я разделась и прошла на кухню. Ее неулыбчивые глаза настороженно рассматривали меня. Я, не выспавшаяся в холодном вагоне и уставшая, хотела чаю. Не дождалась, пришлось попросить. Нина выставила вазочку с сухим печеньем и конфетами. Меня явно не ждали как дорогую гостью! Мы поговорили, причем говорила только я, заполняя паузы, так как она не проявляла ко мне интереса. Я расспросила о здоровье и ничего не стала рассказывать о себе, ей это как будто было не интересно, все происходило вяло, буднично и сухо. Я была немного шокирована таким приемом. Видно, совсем больная старушка.
Пошла в ванну. Когда я езжу в гости к родным, не беру с собой халат и тапки, поэтому попросила
– А у тебя что, нет своих?
– Не люблю таскать лишнее.
Она порылась в шкафу и нашла летний ситцевый халатик, не подходящий для зимы, хотя там висел хороший махровый халат. Ну что ж, и за это спасибо! Тапки нашла старые.
В огромной двухкомнатной сталинке было неуютно. Стены на кухне и в огромном коридоре были оклеены еще в советское время клеенкой, которой застилали столы на кухнях, многие использовали ее вместо бумажных обоев, так как клеенку можно мыть. Эта клеенка была расписана синими по белому крупными клетками, в которых были нарисованы белые ромашки с черными бутонами. Это для меня, архитектора и художника было невыносимо жутким зрелищем, которое, как я не старалась, зацепляло мой взгляд, портя настроение. Стены гостиной и спальни в старых жутких коричневатых обоях с серебристым рисунком не добавляли радости, особенно потому, что я спала в гостиной, обращенной на северо-восток – зимой там было мрачно.
Зато было два холодильника, один в Нининой спальне, советский, другой – японский новый на кухне. Они были забиты свининой, бараниной, пельменями в заморозке, палками сырокопченой колбасы и трехлитровыми банками с соленьями трехлетней давности. То, что не входило в мой рацион здорового питания. Молочные продукты, овощи и крупы пришлось покупать и есть одной. Нина любила сырокопченую колбасу, которую она отваривала каждый день и ела. Творог, кефир и каши ее не интересовали, моя еда не привлекала, только чай со сладостями нас объединял. Я иногда варила борщ или супчик, который ей понравился.
Несовместимость вкусов не ограничилась отношением к еде. Мне приходилось выстраивать теплые отношения, но многие, казалось бы, мелочи, вызывали у Нины неприятие достаточно активное. В первую ночь, когда я стелила себе постель на диване, Нина притащила мне огромную подушку. На таких я не могу спать, сплю на маленькой японской, скрутила ее из полотенца. Реакция Нины была просто таки ошеломительной. Она была возмущена и оскорблена этим валиком, который я положила вместо набитой пухом необъятной подушки и долго настаивала, чтобы я спала на ней, очевидно считая это не только полезным, но и как признак игнорирования ее гостеприимства. Мой отказ от подушки переживала как большую обиду, такие были сильные эмоции. Вот такие дела!
Мы трудно притирались друг к другу из-за ее нежелания считаться с моими привычками, которые она считала недопустимо странными. Несколько раз беззлобно называла меня чеканутой и недоумком, говорила даже:
– Да ты стала совсем придурошная!
Приходилось улыбаться радостно и поддакивать:
– Ну что поделать, ну, придурошная я. Помню, ты меня и в детстве часто так называла за клоунские штучки, желание пошутить и повеселиться. Нина, милая, ты не изменилась за эти годы! До сих пор любишь знакомые ласковые словечки, которыми ты награждала меня и Сашу.
Я знала, она всю жизнь незыблемо верила в раз и навсегда что-то однажды принятое, как неизменное и единственно правильное. Поэтому не обижалась и не спорила, привыкла не удивляться ее ортодоксальной стойкости. Ну, что поделаешь, она такая, я – другая. Надо смириться, возражать себе дороже. Но все оказалось непросто. Я по привычке исправлять немедленно то, что не в
– Ты чего тут раскомандовалась, чего творишь-то? – ишь, хозяйничает как у себя дома. Ты эти штучки брось, здесь я хозяйка.
– Да ты что, Нинуля, я же как лучше, чтобы все нормально работало и не текло!
– Ты брось портить то, что десятки лет никому не мешало! Хозяйка нашлась! Тебя не затем сюда звали, чтобы ты тут все по-своему переделала.
– Так я мыться под душем не могу, головка шланга забита и все льется между стеной и ванной! Что плохого-то сделала? Все отремонтирую как надо! А насчет – чего приехала, так меня позвали на помощь, сказали – плохо тебе. Кстати, я что-то не заметила, что тебе так уж плохо! Вижу, вполне без меня обойдешься, так что могу и уехать! Меня дела ждут, а я все бросила ради тебя, помчалась на край света с пересадками, сама не вполне здоровая, многими процедурами пожертвовала. Не устраиваю – зови Ларису, я уеду.
– Ларису? – да нужна я им! Мы с Сашей Юлю так любили, а она ни одного письмеца не написала за все годы, только маленькой приезжала погостить у Тони. И от Ларисы кроме поздравлений писем не дождаться было.
Все это она говорила при соседке. Я пыталась оправдаться, но заткнулась и, дочистив душевую головку, пристроила ее к шлангу, собралась и пошла на улицу, успокоиться. Соседка пыталась что-то робко вякнуть в мою защиту, но Нина на нее цыкнула, и она прекратила, чтобы не лить масла в огонь.
Я понимала, что все эти штучки называются болезнью. Все это было неприятно, настроение никакое. Какого черта я должна это терпеть? Все мне было некомфортно и невыносимо. Телевизор работал на казахском языке, с русских каналов дозированно выдавали новости, многое заметно искажалось цензурой. Книги, которые были у Нины, меня не интересовали, читать было нечего. Я затосковала. Да еще эти мелкие стычки! Я чувствовала себя как птица в клетке. И решила – не надо мне этого, не выдержу.
Нина была в достаточно хорошем состоянии, помощи не требовалось, сама справится со всем, Маша навещает ее каждый день, Нина Казимировна приходит. Уеду!
Вот что странное заметила еще! Я жила в Зыряновске в юные годы, потом ездила к маме каждый год с севера, сейчас приехала, и, сколько помню – меня всегда после приезда тянуло уехать поскорее из этого города, я его не переносила чисто физически. И никогда не могла понять и объяснить этого постоянного желания мчаться прочь. Что это? – почему я рвусь отсюда. Всегда, когда я приезжала, дни в этом городе тянулись для меня всегда невыносимо томительно. Почему? И я поняла! Моя интуиция и особо развитая чувствительная способность, открывшаяся благодаря Доктору, учителю моему, позволили все понять и объяснить. Это – особая земля, местность которой отмечена природными аномалиями из-за залежей свинца и цинка, и это влияет на остро чувствительный организм, создавая почти депрессивное состояние. Он как палочка лозоискателя реагирует неприятием вредоносного излучения аномальной природы местности.