Поколение оттепели. Воспоминания
Шрифт:
— Единственное, что я могу для вас сделать… — начал Самсонов. — Если вы подадите заявление об уходе по собственному желанию и быстро оформите расчет, то в трудовой книжке не будет записи об увольнении.
— А что это даст?
— Вам будет легче найти другую работу.
Такое предложение из уст директора было поистине великодушным. Но принять его — значило сделать вид, что ничего не было — ни неправедных судов, ни протестов, ни противостояния в райкоме партии и в партбюро издательства. С этим я не могла согласиться. Самсонов, конечно,
— Нет. Лучше увольняйте меня. Я не хочу бросать работу, а у вас нет законных оснований для увольнения. Если вы меня уволите, я подам в суд на издательство. Доказывайте, что я не соответствую занимаемой должности.
— Вы же понимаете, что поиграете тяжбу.
— Да.
— Так зачем это делать?
— Чтобы показать, что увольнение незаконно. Если с человеком поступают незаконно, он должен обратиться в суд.
— Как вы будете жить? Вам ведь надо кормить двоих детей.
— Пойду на швейную фабрику. На «Большевичке» швея зарабатывает 240 рублей в месяц.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
— Ничего. В жизни бывают вещи и похуже.
С Колей Вильямсом мы встречались уже около года. Все мои декларации об институте брака он уже слышал: это лотерея, в которой никто не выигрывает; я не знаю ни одного брака, который мог бы служить примером для подражания; дети — единственное вознаграждение в браке, а у меня двое сыновей, так что хватит с меня. Вильямс был женат дважды, оба раза неудачно. Сейчас он чувствовал себя вполне комфортно, зная, что я не собираюсь посягать ни на его личность, ни на его знаменитую фамилию.
Теперь я оказалась в опасности. Если одинокая женщина нигде не работает, ее могут обвинить в тунеядстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вильямс нашел выход — сделал мне предложение.
— По закону жена может находиться на иждивении мужа и не работать, и пусть они идут ко всем чертям. Нужна печать в паспорте. А между нами все останется по-прежнему. Мы не обязаны жить в одной квартире и вести общее хозяйство. Ты не должна менять фамилию. У тебя просто будет свидетельство о браке. Эта бумажка нужна для них, а не для нас.
Менее романтическое предложение руки и сердца трудно вообразить, но это было предложение настоящего друга. В марте 1968 года мы подали заявление в ЗАГС. Регистрация была назначена на 19 апреля. Никаких торжеств с цветами, музыкой, гостями не намечалось. Мы просто вернемся ко мне домой и выпьем по бокалу вместе со свидетелями бракосочетания. На эту роль я пригласила Наташу Садомскую, а Коля позвал Славу Грабаря.
Накануне я сказала Ларисе Богораз, что мы с Колей собираемся расписаться.
— А когда свадьба?
— Какая свадьба? Будут только свидетели. Это пустая формальность.
— Когда вы регистрируетесь?
— Завтра в пять
На следующий день, в половине пятого, появились Лариса и Толя с огромным букетом сирени.
— Вы с ума сошли! — только и сказала я.
Тут пришли оба свидетеля, и мы отправились в ЗАГС. Из заднего окна автобуса мы хорошо видели две черные «Волги», которые повсюду следовали — одна за Толей, другая за Ларисой.
Регистрация не заняла много времени. Штампы были поставлены, бумаги подписаны. Лариса с Толей ушли, а мы вернулись домой. Слава извлек из кармана пальто бутылку водки. Я пошла на кухню сообразить что-нибудь на ужин. Раздался звонок в дверь — пришла Ада Никольская, тоже с цветами. Снова звонок, и — полная неожиданность — на пороге стояла мама Коли.
— Знаю, что вы не празднуете. Но мне хочется вас поздравить.
Пока я разогревала котлеты с макаронами (больше ничего в доме не было), гости развлекали себя сами. Мужчины выпивали. Наташа с Адой затеяли танцы. Войдя в комнату, я увидела, что у каждой на голове развевалось что-то вроде фаты, сооруженной из тюлевой накидки. Они попытались и на меня надеть головной убор невесты, но я быстро ретировалась на кухню. Через несколько минут вбежал Грабарь и возбужденно объявил:
— Какие потрясающие девчонки!
Этих девчонок он знал уже лет десять.
Утром позвонили из Бауманского райкома и сообщили, что согласно результатам голосования партийной организации издательства «Наука» я исключена из рядов Коммунистической партии Советского Союза. По уставу КПСС, окончательное решение о членстве в партии принимало общее партийное собрание по месту работы, а не партбюро и не райком. При этом полагалось положить партбилет на стол и ждать, что решат товарищи по партии — помиловать и вернуть партбилет или казнить и отобрать. В отсутствие «подсудимого» принимать решение об исключении устав запрещал.
Решение о моем исключении приняли в мое отсутствие, видимо, не желая давать мне трибуну для выступления. Но это делало исключение недействительным.
— Вы должны сдать партбилет, — сказал райкомовский голос в трубке.
— Почему я должна?
— Потому что вы исключены.
— Но если я исключена, почему партбилет до сих пор у меня?
— Потому что вы не были на собрании.
— Если я не присутствовала на собрании, которое меня исключало, значит, мое исключение недействительно. Зачем же я буду сдавать партбилет?
— В таком случае вы, как член партии, должны явиться в райком и сдать партбилет.
— Но я больше не выполняю указаний партии. Вы же меня исключили.
После долгих препирательств голос задал практический вопрос:
— На каких условиях вы согласны вернуть партбилет?
— Если за ним придет лично Леонид Ильич Брежнев.
Трубку повесили.
Меня уволили из издательства 23 апреля 1968 года. Основание — «несоответствие служебному положению».