Поколение пепла
Шрифт:
Против воли Бобров представил этакого матерого викинга. Синие пронзительные глаза, седина в волосах, грубые обветренные ручищи, которыми удобно держать и весло драккаров, и рукоять топора. У его предков была интересная традиция вырезать еще живым людям сердце вместе с ребрами — это называлось «кровавый орел».
— Хорошо. Мы согласны на ваши условия, — произнес Бобров и отключил связь.
Он обвел глазами собравшихся на командном пункте.
— Объявляйте общее построение. Всем, включая дежурные службы и охрану.
— Вы уверены,
Жить хотели, сволочи. Но приказ побежали выполнять.
— Им можно верить. Это же цивилизованные люди.
Внезапно Бобров почувствовал, как в комнате повеяло холодом. Интуиция и раньше спасала ему жизнь, но сейчас он был готов поклясться, что слышит какой-то звук на пределе восприятия.
На ум ему пришли строчки из композиции «Doors», которую очень любил один из прошлых президентов:
«This is the end… Beautiful friend… The end».Было тихо, но он кожей ощущал, как достигает крещендо бой невидимых барабанов.
Шум в коридоре. Хлопок, в котором Бобров узнал выстрел с глушителем, чей-то слабый всхлип. Ответные выстрелы пистолетов охраны, крики, стук падающего тела.
— Рыбинцы! — запоздало заорал один из бодигардов.
Трясущейся рукой Бобров нажал на кнопку, опускающую аварийные двери — предусмотренные на случай пожара или затопления, они надежно отсекли командный пункт от остального бомбоубежища.
«I’ll never look into your eyes again…»Главный инженер объекта Симченко, вызванный минуту назад по тревоге, был белый как полотно.
— Открывайте внешние транспортные ворота, вашу мать, — Бобров направил на него свой пистолет с золоченой рукоятью, второй протянул дрожащему Акимову.
Но рука у того настолько дергалась, что в последний момент И.о. президента сунул оружие Альбине. Если есть хоть кто-то на свете, кто умрет за него, то уж скорее она, чем этот червь. Но задержат ли эти паразиты (в исконно греческом значении слова — «прихлебатели») хоть на пару минут толпу взбешенных офицеров?
Его человек на энергоблоке в этот момент уже вывел стержни из реактора. Даже если захотят, рыбинцы не сумеют быстро закрыть ворота.
А большинство людей, включая всех гражданских, уже построились в главном зале. Обесточенные лифты, закрытые аварийные двери и погасший свет дополняли картину. Непримиримым будет очень трудно. Да и их всего-то человек сто.
Часть камер слежения внешнего периметра еще работали, и Бобров невольно залюбовался пришельцами с другого континента, которые уже занимали позиции у главного лифта. Они были похожи на роботов, в дыхательных масках, с футуристически выглядящими автоматами. Куда там нашим лапотникам… Этим гостям темнота не помеха, у каждого есть nightvision googles на бронированной башке.
Но внезапно восхищение сменилось яростью.
«Я передал вам все явки и пароли, что вам еще надо? Вы и здесь меня нашли, сволочи? Но мою душу вы не получите. Я ее уже продал тому, для кого вы всего лишь лакеи…»
Кресло в его личном кабинете, куда Бобров забежал, отрезав себя еще одной бронированной дверью даже от своих клевретов, приняло его спину неохотно. Оно было сделано с учетом антропометрических данных другого человека. Тоже невысокого, но более атлетически сложенного.
Это офис был вознесен на высшую точку пробуренных в горе катакомб, словно строители угадали желание заказчика, которым был, конечно, не Бобров.
Перед его глазами был терминал, откуда можно было лично, как дирижеру, контролировать почти все процессы в бьющемся в агонии убежище Ямантау.
Несколько маленьких синих таблеток, которые помогали лечиться от депрессии, были проглочены еще за их ужином с Альбиной и запиты вином, и плевать он хотел на противопоказания.
Палец елозил на спусковом крючке.
— Это конец, — произнес он в коммутатор, обращаясь ко всем еще живым в Ямантау и захлебываясь слезами. Но это были не слезы боли, а слезы творческого прозрения, как у художника, создавшего новую картину.
Они все обещали ему жизнь. И те американцы, и рыбинцы, которые уже прорвались и устроили бойню на командном пункте.
Но они не понимали, что здесь, после Армагеддона, он как никогда раньше понял величие смерти. Ведь Смерть — это не только конец боли и страданий. Это еще и моментальное фото. В смерти человек приобретает вечность, и вечность обнимает человека. Живое тленно, а мертвое вечно. Надо только подобрать подходящий «формалин». Нет, не как для Ильича — можно остаться в истории и без дурно пахнущего тела. Но еще лучше забрать с собой как можно больше.
Наверно, только Нерон понимал это не хуже него.
Бобров знал, что последний акт его драмы должен быть именно таким. Второй роман, который он начал писать уже в Ямантау, так и останется недописанным.
Первый, «Ниже нуля» был в духе Пелевина, про богему и развращенную московскую тусовку, с легким добавлением порнухи и чернухи. В частности, там речь шла о подпольных съемках порнографии с реальным изнасилованием и смертельным исходом. Второй, «Последний рейс Costa Victoria», он начал писать уже в Ямантау, под впечатлением того, что увидел во время своего бегства из столицы. Это был чистый вымысел про тех, кого катастрофа застала на роскошном лайнере в Средиземном море. И крови там было на порядок больше, как и грязи.
Распиленная резаком дверь рухнула, по мягким коврам затопали сапоги.
— This is the end, — повторил Бобров и нажал на спуск. Часть его черепной коробки взлетела к потолку.
Но в последнюю секунду, пока зрительный нерв еще не разорвала свинцовая пуля, он увидел на мониторах системы безопасности, что американские морпехи уже были внутри Горы.
А где-то далеко на севере еще плавали в воде объеденные рыбами тела в спасжилетах с надписью «Владивосток, ВМФ РФ». А глубоко на дне, на богатом нефтью арктическом шельфе лежал разорванный пополам труп первого русского «Мистраля».