Поколение судьбы

Дорофеев Владислав Юрьевич

* * *

Неужели в этом гоpоде нет ни одного человека,котоpый ждал бы меня?Неужели нет ни одного человека,который думал бы обо мне?Может быть на свете нет ничего?Я одинок и прохожу средь призраков остывшихпривычным шагом и завидую себе.Я прохожу особую школу одиночества:кто раньше сдаст – я или мир?Думаю, мир.Я в колыбели сижу,мир мне пытается глазки состроить,он меня принуждает уверовать только в него,он заставляет меня принять его жесткие ласки,он надрывается и хохочети заставляет стать юродивыми меняи мою будущую жену.Толстый, уродливый, многоногий, красноречивый,к тебе мир, обращаюсь!Нет, не хочу принять твоих правил,хочу жить по своему, хочу себя жить.Кто сказал и когда, что необходимо принять правила мира,кто смирился первый?Я не могу смириться.Не хочу быть поэтом.Не могу жить обособленно от остальных!Я плачу, безумный,я стою на горе,смотрю вниз и вдаль —там море исчезает в ночном небе так, что не понятно, где оно.За спиной моей Луна в обличие месяца прячется постепенно за гору,словно бог какой сидит и, высунув палец, прячет вновь его.Вот я один, совсем один,как чистый лист бумаги,мысли проступают в голове;я вижу, что освещенный дворик,единственный светлый на весь город,напоминает причудливую маску,которая привалилась к колонне зала,над маской оплывает последняя свеча,карнавал окончен,и я, завоевав поцелуем право посмотреть на пустынный зал,смотрю и дышу тишиной и безликим небоми женщиной —она возле меня и ждет меня.И я сажусь на землю,кидаю женщину на колении раздеваю её,и закрываю наши глаза её волосами,и отпугиваю её смущение,и перебираю её пальцы,и глажу губами её тело,и накрываю её тело своим;и вот мы в розовой воде,растворённые в ней,и дышим водой,и живём водой;и теперь я проникаю в глубь моей женщины,я вытесняю её,она умирает, вытесняя меня;мы – в плеске и колыхании,мы – в сумеречности,мы – обнажённое дно,мы – танец хлипких песчинок,мы – тысячекратный розовый свет,воплощенный в нас,мы – прочее,

что живёт и двигается в розовой, усталой воде.В объёме меняющихся вод пробегают водяные сгустки,наши тела переменяются в размере,и акт совокупления уже дышит,но он ещё дитя,он лишь пробует себя,и твои руки ещё не рыдают,и ещё мой член не живет по себе.И вот молния, чудо, высокая чернота:ты в тяжёлом предсмертном полёте,я, нанизанный на позвонки твоих стонов,не удерживаю в себе тяжести непомерной сердцаи выливаю его сквозь рот и все поры —и удерживаю твоё губами.И нет положений тел,и нет самих их:сердце и сердце;и уже телу твоему не приказываю,а руками леплю пустоту,и вот уже не за что нам зацепиться,уже последний крик подходит к губам,еще поцелуй и всё!Ещё один поцелуй и мы умрем,мы не вернёмся!И я великодушен —и возвращаю тебя на землю.А сердца мы слюбим новые.1982.

Угол комнаты

1.Я не пойму, что делать,Где руки приложить,Тоска мой ум – как келарь —Заставит прислужить,Себе и небу драмыРисует на листе,Где чёрной номограммойЛежит мой крик в тоске,И белая гитана —Как ветренная дама —Сидит на волоске,Ломается в толпе.Ещё там черти возле,Куда уж хороши,Визжат и пляшут польскийНа ладах всей души.Брожу пока в пустыне,Брожу без дела я,Но ветер мой отныне,И мне его душа.Я умер для гражданстваИ умер для себя,Но мировые танцыПусть радуют тебя.Ты в маске ходишь милой,Когда ты ночь моя,Или пытаешь мима,Когда жена моя.И мне забытый холодПодаришь как-нибудь,Или: – Ребёнок-голод —Ты скажешь. – Позабудь,Но ты рождён слепой,А я – твой мёртвый друг,Но хочешь песню спой,Что я – зелёный луг.2.Когда мне нужно пить,Я подымаю свод,И звёзд сплошную нитьЯ связываю в сеть,Опутываю мир и водСплошную мощь.Серебряный ГосподьСтоит, и плащЕго – развитый Богом.Придуманный убогим —Рядом человекСмеётся век,Презрев успех,Холодный свет объяв,Пугается утех.Ему грозит весло,Им управлять легко,Надев в уключину его.И на корме лежит бедро.Рука управит хорошо.Подплыв к толпе,Пускай оноВоткнется в дноВесло.Усталость! право. Тишина.На небе средняя Луна.И жду я в гости праотцаИли сынов своих посла.Сомнение. Манит постель.Мешают свет и хмель.Эй, кто там ищет Слово?Давай, поторопись.Поэт, так не женись,А жить захочешь – на здоровье,Только снова.А видишь сексуальную корову,Скорее к женщине вернись,Её ты обними,Устами нежности дари,А после подними,И брось к востоку, где зариПечальные огниПрольются на твои дары.Не хочешь, так уйди.Ох, вновь забилось что-то,И руки холодны,Горит восток по-ротно,И мёртвый видит сны,И нет колючей веры,Нет разницы уже —Мой верный келарьПотянется в душе.Ох, смерть моя ночами,Не бродит, не живёт,Её перста очамиВошли в меня, как лёд.Прекрасная поплачетНад серенадой той.Огни. И мёртвый скачетЗабытой стороной.Азийский бритый берег.Русалка. Ветер густ.Конец и чёрный меринМне видятся – как куст.1982.

Театр

1.У стен рыдали соловьи,поток уснул и липа зеленела,в саду гуляют пары по аллеям,ручной шумит у дома водопад.Пропел лакей уже к обеду,привстали гости на закате дня,к обеду всех позвали кушать кости,а молодые женщины ступали возле старых.Часы сломались и не били,корову застрелили на охоте зря,погонщики стеною шли, бежали молча волки,на красные флажки бежали егеря.Два карапуза сели на одни качели,болтали мамы под вуалью о Лавуазье,в саду продрог туман, беседки опустели,натужная Луна на небо выползла одна.Крахмальный стол стоит в желудке дома,играют Моцарт с Бахом пополам,встал председатель новый и рыжебородый,на блюде голову внесли и положили возле.Среди еды уженок пробирался,дома топились красной костью колеса,возничий пьян, ездок насилует девицу,вторая Маргарита голая толпилась на коленях.В двуЯнусных покоях содержанки тутси,вокруг постели четверо немых стоят,прогнулись на пружинах люди, словно кони,заржали седоки, ворота рая двумя перстами отпирая.Рим любит рыжий запах топора,ночь покрывает вздохи и копье,рот бежевый за серебром спины не виден,последний город превращен женой в пустыню.2.Блюют исправно в трюмах нижних,белеют клапаны в начищенных задах,в уборных ждут звонка, сминают фижмы,сегодня все поют в метафизических садах.Полночная река ушла за двери,проснулись фонари жуками блюд,фиалки продавали завтрашние звери,хористки хора создают этюд.Массовку собирают криком лиры,визжит детина в прорванном кашне,и Метерлинк, как Лычард львиныйвъезжает с звуком на осле.Мертвеет сумрак лиц,в зал падает свеча поэта,дух божеский растаял ниц,взметнулись вверх фонтаны света.Солистка изменила принцу,рыдала в лифте до утра,в глазах потух собачий принцип,а голос прокричал, что, «дура я».В заглавной роли кондольер,ему служила таперная шлюха,на сцене волосатый Пьермахает крыльями под плюхой.Давно устали жить театра дети,пугает бабочку звезда в устах,не радует их смерть, а смертью претит,живут до боли в переломанных губах.3.На представлении «Веселая вдова»вдруг оживает Донна Анна,Хуан тут вспоминает, что она его женаи начинает убивать Жуана.Улыбка Бовари, улыбка Рафаэля,и Леонардо рисовал себя,шутили все, шутил Флобер и Анна,шутил Владимир, и шучу сегодня я.Толстой носился в тучах над толпою,её любил и управлял собою,горели в воскресение жену хотел.В чужой жене увидел продолжение коровы,в её глазах я видел планы сатаны,и ангел до утра сражался с огненным намереньем лисицыи чувствовал спиною потолок до белизны.Нагим огнем оранжевое теловступило в колесо и там осталось в нем,Меркурий задрожал и рухнул бриллиантом телефона,стервятники запрыгали в постели, змеи горсразились внутpенним огнем.Мне вечно не достанет правоты,уйду в леса, лишь только рассветает,я всё сказал, в стекле разбились лбы,бросаю пищу я живым и раненным.Её я обнимаю и не хочу терять.Мне б только крест с груди ее содрать,а после мне уйти в ночные стигмы ночи.На Гапона Волошин похож на кресте,Гумилеву тесна постоянная в смерти могила,перед Гоголем рабства вопрос не стоял до сих пор,и для драмы своей Достоевского драму закрою,Мандельштама прекрасным ребёнком в флакон заспиртую.Я в кулисах стоял унижённый,Донна Анна прошлась колесом,толстый Пьер показался крестом,и кудрявый мулат прошагал застрелённый.Рядом лебеди рабству учились,на коне прогулялся Ньютон,нибелунги ввели на аркане Луну,франки крупные слезы роняли,по долине брели, раздавая коров;на свирели играет пастушка младая,пастушок молодой ей цветы подает.И еще. Бонапарта родил Барбаросса,Карл Великий сидел на лугу,горемыки всегда подавляли нас стаей,и учили себе. Бесподобный народ.Пифагору Ио наступила на яйца копытом,он раздаривал числа, смеялся с высот,по дождю он ходил босиком и немытым,потому и жену не любил и детей не рожал.Я вошёл в павильон белокаменный с дамой,с дирижабля увидели римляне нас,я ударил стрелой по воздушному дому амуров,скальпы бритых солдат уложил аккуратно в ягдташ.Но в смущении быть одинокойиль бесславно с распятием спать,превращаясь в лягушку, и дама моя бездыханнаи уже не напомнит мне игры во время чумы.Я стоял на весеннем просторе,кукла в небо летела за мной,вычесть путь ее странный позволилравнобедренный взгляд Немезид.Муций слепо поверил расчету,захватил он в дорогу кота,посадил на салазки ослёнкаи в Россию поехал за мной.Кто вы рядом со мною в зеленом пальто?Вижу даже не тень, но чужое паденье,слышу крик убиваемой каменным мужем,замечаю следы на воздушном ковреи, как их продолжение голос во сне:«Видим в черной, развесистой тьмеочи красные крыльями машут,ударяются вниз, называются желтой земле,коридорами долгими скачути уходят на скучных и длинных ногах по заре».Свет растекся огромным пространством по дерну,закодирую в красном и синем себя одного,в бубенцах застучу и в юродивых кормчих,или лягу с Аидой на серой земле полотна.1982.

Андрогины

А соловей трясется, как баран,кольцует птицу по ноге аркан,висит на ветке маленький банан —предатель свет – невидимый капкан.Мужают кошки, сумерк умервщляют,а дождь опухший воздухом, как дама,все скопом одуванчик совращают,на голове нарциссика панама.Нагая баба, мутная усмешка,блеск глянца кожи таза, жёлтый плеч,горшок в руке, глядит самец в окошко —она стоит в исподнем глянце свеч.Болтает шея красными губами,из ягодицы шея и весло,чуть выше черви за зубами,в глазах собаки той веретено.Селение молчит весной в саду,деревья за окном стоят, роса,кошачий череп мой стряхнул росу,в следы мои накапала вода.Откажемся от тела после танца,покроет лепесток мое тепло,страницы жрет паук, манит в дупло,иду, нагая баба вместо ранца.Паук-самец, зачем ты возбуждён,зачем тебе литая паутина?Твоим бесславием я поражён,сидишь и ждёшь, как злая скарлатина.В дрожанье чёрных струн рык паука,четыре чёрные звезды на морде,качаются качели как по хорде,болит ногами бледная рука.Ещё не поймана младая муха,крутит башкой и крылышки жует,ей нужен череп, паутина, ухо,дырявый хобот в облако сует.Парит без рамы холст с крылами,зеленым телом, красными ногами,нагрудный белый крест с костямии чёрный череп гладкий под рогами.Роса мне башмачок облобызала,весёлый я на трон взошел,кентавр сел на трон в туманном зале,туман густой чешуями нашел.На жёлтое плечо упал паук,кто ранен яйцами, тот самка-дама,в набитом животе туман, и мамкадалёкими ночами строит лук.Росу увидел дождь и захотел,круг хохота по небу – взмолодел,больной ручей вспотел и заорал,подкинут от земли, росу порвал.Река моя, пойму ли я тебя?Ржавеет дно безличием ответа.Река моя, приду ли я в тебя?Молчит лицо, рассеется по ветру.По саду шевелит туман в низинах,коротким телом пишет дождь роман,зовёт из темноты кота гурман,безмолвные невесты спят в осинах.1982.

Лабиринты

То чей-то символ – зеркало во рту.Вы, толпы, правды не ищите, рано.Расстаньтесь с кровью, милые бараны,листайте с мышами букварь в глазу.Луна – умерших до меня душа,безлунной ночью души говорят,пустыни плавают с Землей в тиши,моя душа меж звездами горит.С всесветной пастью череп космосакатился в скромной пустоте,шёл человек в безликой срамоте,улыбкой встретил череп, как коса.1982.

Проститутка и герой

Глаза её лучат огнивы и шипы.О, царственная шлюха, утиши!«Клокочет сердце – прочь насильники!»Спаси меня скорее, ну, пляши!Покинул мир-дурак меня, покинул,теперь мне будет утром смерть, могила,бренчит колечком скользким пиктораль:«Не умирал? Люби… и умирай!»В углу паук гнездится – недотрога,четыре черные звезды на морде,гляжу в упор на паука-урода,вонзаю ногти в вены шеи бога.«Я знаю, веришь в то, что говоришь,толпу, крестом ломая воду, крестишь,и хочешь, расширяя в сердце брешь,себя над человечеством повесить.Оно из страха потерять себя,согласно станет с страхом навсегда,склонится каждый умиленье петь,но выпрямиться не позволит плеть».Ох, страшно мне молить и утро помнить,я потеряю перстень-Деву темный,за изголовьем облако ночное,я не замечу, что оно пустое.Ключ грянул! Взмокла кожа на спине,буквальный свет крадется по пятам,последний демон по чужой винехватает красную косу, ведет.И сумерки стихают в облаках,истомой пахнут стены, эшафот —гул истины у палача в руках,трясёт вверх голову красивый бог.Рисунок непонятных отношенийв пустыне лёг, засыпанный песком,безумье времени героем грезитили невестой с раненным виском.О, бог мой, покинул ты меня зачем,я стар стал, или я предал себя?Ну, где ты бог и где твоя сова,чьих глаз увижу пение и кущи?1982.

Ночь

Печально и холодно мёртвые спят,пепел и кости в обнимку лежат,их чёрная память – остывшим яд,надменный и бедный могиле брат.Могилы – глыбы плавные земли,гниют в земле печальные листки,над ними маленький старик Лили —седой служитель кладбища любви.На кладбище лишь человечьи кости,а головы, как яблоки висят,нам мнится, нас зацеловать хотят,забредших к маме только завтра в гости.Могучий свет оглядывая снизубормочут петухи тройной распев,на мёртвых окнах жидкие карнизы,рука к руке несут рожать рассвет.И холодно помним о колыбели,огромную грудь, белое тело,угол в глазу отца, в зеркале Леру.Звёзды пылают надменно и бело.Глаза-слоны, как белые цветы,и слезы падают и капают.Согрели храм ленивые цветы,вверх колокола слезы падают.1982.

Секстины

Туман наползает снизу —Нас душат мокрые листьяДеревьев, а в окнах ЛизыСтоят восковые кисти —Свечей золотые грёзыДрожат, безразличны к мыслям.Туман наползает снизу,Сентябрьское небо свищет,Горбатясь, печальней Лизы,Кричит горемычной птицей —Туманные там репризыПродажная осень ищет,Вздымая жёлтые плечи,Покорные лепит слезы,Тибетские топит печи,Просыпет женские грозы.Напомнят сегодня вечер —В круг паутинные розы.1982.

Дубравы

(поэма)

ЕременкоАллеи сада.Воды зеленеют тиной.На корточках у берега две тени.За облаками небо прицепилось.Поёт вода и омывает руки.Перемешались отражения небес и головы.На сцене грянул колокол.Последние прощания с прохладой.И грянул сторож на прощанье еще раз.Взметнув подолом платья ветренная музаушла, погасли тени на снег,я, как извозчик безлошадный, странствую,зажав в удилах стрекозу.Стрекоза или комар, цветок или цесарка,волненье в членах, медленная поза,рука раджи и винт аэропланаи возбужденье в членах, спазмы на лице.Строгает гроб себе Савонарола,и Аввакум в соседней комнате строгает,и видим реку на Москве-реке,и воды Ганга Днепр наполняют;потом младенец целовал мизинец,пупом аэростат задвигался на небе,тебе жжет локоть рядошная Леда.На сеновале – вилы,язычество – божественная сила.Пустое зеркало экрана, и вследкосуля лижет жабу и вместе всеприветствуют ягнёнка.Полки печатают ступнями славу.Играет сонный патефон в кустах.На сцене клуба сам Владимир-князь,богатырей своих сзывает,религию с похмелья принимает.Хоругвь мне видится и морда корабля.Расстреливали вместе призрак корабляи царство призраков последнего царяи после тиной закидали, и тиной закидали.Поднялся в небо солнца веретённый круг,болота превратились в утреннее море,в руках царя округлый глобус,плывёт корабль по степям и через горы.Последний человек их ждет в вершине мира,их ждет в Калиновке надмирной.Пока стреляют по мишеням,собаки лают на сирени.Правнук Татьяны Николаевны босойжрет яблоки, а косточки плюет,идет, задергивает чернозёмом небосвод,рукой улитку на заборе обнимает.И видит Минин своего коня,Пожарский круп ему лобзает,видение сие мы на мизинце помещаем.Летучий призрак корабля с командойбез боя двигался в пространстве,штурвал вращал Олег славянский,без глаз стоит матрос на вахте.«Эй, там на баке! Заедает якорь!В селение-метро войдем под парусами,бегите вверх по вантам, где вымпел трепыхает,да бросьте трап, жирафа мы на борт пускаем».Синеет небо между миром,тем временем миндаль в метро зацвел.Тем временем шаман Ивану Рамы бубен отнимает,копьем его он убиваети в землю сада зарывает.Письмо интерпретирует девица,сидит в ногах поэта раненная львица,тоскуют оба на постели у окна,и ждет поэта в городе законная жена.«Я женат уже тысячу лет.Я письмо написал про ночное метро,просидел я в кафе с содержанкой девицей,я ласкал её грудь и мечтающий слиток цевницей».Стрелец с обычной алебардойподземным шагом подошел к Неве.Кричали вороны в ночную чащу.Час полночи поляну освещает.На черном темно-синее прекрасно,на небо голубь воспарил с гадюкою на шее,а в это время небо кончилось,остался только ясный август. Или счастье.Корабль в плачах оставляет пристань,на всех парах летят от берега стрекозы,удила закусили ржавые на дне матросы,горят глаза у странствующего Моисея тихо.Я в кресло сел, смотрю в камин,любуюсь фотографией настенной.Выходит лучшая моя жена с лицом под маской Саломеи.Луна, как сводница, воркует выше,Земля плывет по следу будущих всевышних,морские стекла отражают розовую пену дня,на берегу повыше смрадных звезд труп лошади.В каюте трепыхает телом Кришна,в его глазах, раскрытых до пределов безобразия,живёт еще один такой же Кришна,только Ирод.По курсу череп Николая-чудотворца,под руку с ним царевна-лебедь умирает.Тела и череп, превращённые в пораненную розу;тень черепная умирает с Рождеством Христовыми морозом.Январь живет, как сивый мерин.Она – ещё живая – допивает чашку кофе,дожди зовут их в окна роем,амуры из Уильяма им стелят на просторе.Упала с неба черная настурция обмана,дорога к Курску подвела Ивана,рука раскрыла книгу библии Корана,потом Иван упал на кости, завидев Дон Хуана.Иван – есть правнук Татьяны Николаевны.Великая княжна Татьяна Николаевна мертва,её могила неизвестна нам.И правнук плачет слезно.Горит окно у памятника ночью,морозные застыли города, по мостовой походкой рокабредёт от Сретенки фантом пророка.Художник под руку бредет с пророком,мечтают вместе о своих квартирах,о берегах песчаных океанов,а после едут, взяв тиару, в подмосковный «Сетунь».На занятые деньги тянут кьянти,жизнь восхваляют и эпоху мантий.Под облаком ночным танцуют пары,у всех на лицах Арлекин и Сара,а головы танцующих уже в отъехавшей карете.Зима – природы бельэтаж.В проходе яблоко горит пунцовым скосом,у немогущего его поднятьгорит в глазах забытая печаль —печать призрения прозрения над «Штоссом».1982.

Возвращение

И даже ты, мой дивный, чуткий садс плохою негою безликих встреч,глаза налил мне кровью – странный раб.Хочу я видеть, принесите свеч.Умно и нежно ты меня растил,душил, испытывая сердце мне,я нем стал, зол, тебя в себе любил,я позабыл, что я отдам тебе.Зачем же ты вернулся в старый сад?Зачем ты с тенью в воды погружен?Молчанием не покоришь путь в ад,зачем лежишь усталый и сражен?О, слезы, где вы? Услады дайте.И люди безраздельной красоты,придите ради смерти и играйте,оставьте мир свободный от игры.И дайте мне последние глаза,не вижу, не вижу света своего.Хоть кто-нибудь. Кончается роса.Помогите, ради бога своего.1982.