Покоренный "атаман"
Шрифт:
Они не виделись шесть лет — с тех пор, как встретились на английском заводе, куда русские ребята приезжали смотреть большую электронно–вычислительную машину. Завод принадлежал отцу Сэтби, сын в то время дублировал начальника мартеновского цеха — молодой инженер проходил практику на всех ступенях металлургического процесса.
Дэни пригласил Самарина в гости. Предлагал жить в фамильном особняке…
По Магнитогорску шли не торопясь. Миновали гастрономический магазин, прошли сверкающий огнями ресторан
— В двенадцатом году, — сказал Ральф, — японцы хотели купить гору Магнитную. Предлагали русским 25 миллионов золотом.
— Где ты вычитал?
— В книгах по русской истории.
Как же посмотрели на это русские?
— Они показали им кукиш.
— Правильно сделали. Как видишь, воздвигли тут фундамент русской металлургии.
— Но японцы тоже воздвигли бы здесь фундамент русской металлургии.
Сэтби в недоумении посмотрел на спутника.
— Не удивляйтесь, сэр. При первом же конфликте Союз бы оттяпал завод у япошек.
Сэтби рассмеялся.
— Из вас, Ральф, выйдет превосходный гешефтман, Ваш отец недаром приобщает вас к коммерции.
— Это не совсем так, — обиделся Ральф. — Отец приставил меня к вам в референты и сказал: «Наблюдай за этим Архимедом и постарайся перенять его знания и опыт. Отец хочет, чтобы я походил на вас. А кроме того, то, о чем я говорю, больше относится к политике, чем к коммерции.
Ральф тоже был сыном главы металлургического концерна, расположенного в другом районе Англии. Заводы концерна давали рекордную в мире выплавку металла, но на Магнитке был более дешевый металл.
Отправляя сына в Россию, отец Ральфа наказывал ему непременно побывать на Магнитке. И если Сэтби не ставил перед собой никаких конкретных задач, то иначе был настроен его спутник Ральф. Его интересовало электронное оборудование доменных печей, мартенов и прокатных станов. Потому–то он с жаром принял предложение Сэтби посетить его друга Самарина и заодно посмотреть «сверхчувствительную электронную схему». Сэтби при этом сказал: «Может быть, мы закупим ее у Советов и применим для раскроя листа на прокате».
Они взошли на край выработанного разреза, остановились. Отсюда была видна вся Магнитка. Разомкнутым строем стояли трубы мартенов, чуть дальше громоздились полнотелые домны, а в стороне, точно командир, высился стальной газгольдер. Багровые облака клубились у верхушек домен, из труб вырывался то белый, то оранжево–красноватый огонь.
— Красавец! — сказал Сэтби. — Если бы русские построили одну Магнитку и не сделали больше ничего, я и тогда бы поклонился им в ноги.
— Американцы поставили на земле не один такой гигант, — возразил Ральф. В нем шелохнулось чувство оскорбленного буржуа.
— Они ставили их сто лет, а русские — двадцать. Так–то, мой друг. И еще одно обстоятельство прибавьте к своим познаниям русской истории: люди, строившие американские заводы, делали деньги. Здесь же ни денег, ни славы не было. Был энтузиазм. Бескорыстное чувство.
Ральф подыскивал слова для возражений, но не находил. И то ли в шутку, то ли всерьез сказал:
— Парни из Скотлэнд — Ярда могли бы забросить на вас крючок.
— Им пришлось бы подождать, пока вы закончите у меня учебу.
Оба засмеялись.
3
Ночью Андрей стал вдруг задыхаться: с трудом разомкнул веки, глотнул воздух и… замер в изнеможении. Острая боль резанула сердце, и оно, казалось, остановилось. Самарин медленно повернулся на бок, сдвинул голову на матрац и так лежал минуту, две или целый час.
Самарин не знает, как долго держал его приступ. Боль отступила. Она схлынула разом, будто из сердца вынули гвоздь. Полной грудью Андрей вдохнул воздух, распрямился. Ослабевшую руку положил на лоб.
«Приступ или инфаркт?..»
Самарин выговаривал слова вслух, ему хотелось слышать свой голос.
Когда страхи первых минут рассеялись и сознание его прояснилось, он все отчетливее стал задавать себе вопрос: «Не инфаркт ли?» И ворочался с боку на бок, приподнимался, делал движения руками. Нет, ничего.
Немного успокоившись и придя в себя, Самарин поднялся с постели и, увидев голубоватый свет в окнах, обрадовался. Вытер лоб полотенцем, вышел из комнаты. Заглянул к отцу — его не было, пошел на кухню. Там в полутьме сидел старик и пыхал папироской.
— Ты чего, Андрюха?
— Так, не спится.
— А мне косточки спать не дают. Ломят, — сказал Фома Амвросьевич. — Стар стал, сынок. Скоро на покой.
— Кости и у молодых к непогоде ноют, — пытался успокоить отца Андрей.
— У меня, сынок, и сердце болит. Давно уж.
— Ну как давно? Когда ты впервые почувствовал? — Не помню, когда меня первый раз прихватило. Годов эдак двадцать прошло. Сидел я на лавочке, с бабами калякал, а оно как тиснет. Света не взвидел! Думал, конец, богу душу отдам.
Самарин повеселел. Двадцать лет прошло!..
— Лечиться надо, отец. Поезжай на курорт, в санаторий.
— Будто не бываю на них, на курортах! Нет, сынок, если уж безглазая заносит косу — удар не отведешь.
Сидели молча.
Вышел из кухни с письмом в руке Хапров. Он уже успел опохмелиться. На впалых стариковских щеках его светился румянец, в зелено–серых глазах поблескивали зайчики.
— Радость у меня, друзья! — потрясал он конвертом. — «Русскую масленицу» Эрмитаж покупает.