Покушение на школьные миражи. Уроки достоинства. Книга 2

Тендряков Владимир Федорович

И все снова почему-то поглядели на мои штаны.

– Да, там что-то было, – после некоторого молчания согласился режиссёр.

– Знаете что, товарищи. – Член комиссии сначала в одну, потом в другую сторону повернул

свой хрящеватый нос. – У меня есть предложение: в порядке исключения принять… Разумеется, с испытательным сроком, на месяц.

– Положение таланта на глухой периферии незавидное, – осторожно поддакнул другой.

– Медвежий угол, – вставил декан и впервые за всё время поглядел мне почти дружески прямо в глаза.

– Как-никак фронтовик.

– Надо учитывать и то, что молодой человек, по всей вероятности, не может рассчитывать на помощь состоятельных родителей.

– Принимаем, – наконец произнёс режиссёр.

Все в ответ облегчённо закивали головами.

– Помните, что принимаем условно. Месяц испытательного срока подскажет, оставить вас или освободить от обучения.

Я опомнился, когда оказался за дверьми.

– Ну, что? – подскочила ко мне Эмма Барышева.

Я недоуменно развёл руками:

– С испытательным сроком…

– Приняли?

– Кажется, да.

– А ты ещё хотел уезжать!

Из-за дверей раздался громкий голос:

– Исмаилов!

Паренёк-татарин вздрогнул и несмелым шагом подался к двери.

– Этого уж должны принять, – сказала ему вслед Эмма Барышева.

– По живописи у него не совсем, – заметил кто-то.

– Зато рисунок крепкий. – Барышева повернулась ко мне. – У тебя ведь по живописи, если честно говорить, хуже.

– Да, да, – искренне согласился я. – Примут, обязательно.

Мне хотелось, чтобы приняли всех, чтоб в такой день ни одного человека не было обиженного.

Исмаилов пробыл в комнате приёмной комиссии недолго, каких-нибудь десять минут. Его обступили.

– Как?

– Принят?

– Да что молчишь?

На узком к подбородку и широком ко лбу лице – смятение, потемневшие губы вздрагивают. Он отрицательно покачал стриженой головой.

– Нет, не принят.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Но что сказали?

– Молод, сказали. Могу ждать, сказали. Сказали: по живописи плохо…

– Да как же плохо? Разве у тебя хуже Бирюкова?

Чёрные, полные горестной растерянности глаза татарина скользнули по мне.

– Он фронтовик. Я не фронтовик. Разве можно спорить? Я не спорил…

Конец ознакомительного фрагмента.