Пол и костюм. Эволюция современной одежды
Шрифт:
Если глаз ищет знакомых форм как чего-то непреложного и успокаивающего, значит в эстетике еще не победил модерн. Для визуального удовлетворения модерности требуются конфликт и диалектика, сложность комбинаций, двусмысленность и напряжение, ирония, ощущение неудовлетворенного поиска. Следовательно, любая ясная и неизменная визуальная гармония, даже если удастся ее достичь, зависит от напряжения и жертвы, от неусыпного воображения, что ощущается в лучших произведениях абстрактной живописи и скульптуры, в архитектуре модерна и в современных абстрактных костюмах. При правильном управлении такая сбалансированная и последовательная простота выглядит активной, нескучной, нестатичной, она заряжена потенциалом перемен – и это кажется сексуальным. Современная простота сделалась одной из главных эротических тем в любой
В современной одежде сексуальность – основной двигатель экспрессии, скрытый источник творческой игры, бунта, практичности, регрессивных изобретений: мода изображает сексуальность беззаконной, мятежной и изобретательной. Все признаки социального класса и функции перекрывались этом модусом сексуальности, так что в мужской одежде в первую очередь бросалась в глаза маскулинность, а уж потом приметы вельможи, образованного профессионала, крестьянина, пролетария. Еще в эпоху возникновения моды очертания платья, подчеркивающие формы мужского или женского тела, создавались сексуальной фантазией и затем адаптировались к другим параметрам жизни. Подчеркну, что сексуальность, которую я считаю основой формы в моде, не совпадает с соблазнительностью. Последняя предназначена для того или иного пола и отступает в определенные периоды развития моды, но я готова утверждать, что сексуальность стоит за любой сильной формой в моде, независимо от того, привлекает ли эта форма внимание к сексуальным свойствам носителя. Сексуальность в этом смысле не сводится к простой дифференциации мужского и женского.
Эти качества сексуальность в западной моде обрела в XIII–XIV веках. К этому времени мода на Западе полностью сложилась. Элегантные наряды, которые прежде состояли из одних и тех же базовых элементов, разнообразившихся лишь орнаментом, вдруг стали требовать набивки или утяжки для торса; укорачивания или чрезмерного удлинения отдельных предметов одежды; изощренной выразительности форм для обуви, рукавов, головных уборов – и все эти требования продолжали меняться. Особое внимание должно было уделяться покрою и подгонке наряда. Теперь он плотно, порой до нелепости, облегал туловище, придавая ему особую форму, а затем меняя ее. В этот же период стали пускать в ход дополнительные запасы материи, чтобы зрительно увеличивать размеры тела, создавать вокруг него броские и подвижные формы, что явно противоречило практической пользе и выходило далеко за пределы социальной потребности продемонстрировать себя. Время от времени какие-то части тела аккуратно «упаковывались», но затем вновь выныривали на поверхность. К примеру, женский корсаж, вместо того чтобы двумя холмиками приподнимать груди под тканью, приплющивал все телесные изгибы, и тело выглядело абстрактным конусом, который затем украшали двумя полукруглыми гирляндами жемчуга. Этот орнамент заменял естественные изгибы тела и намекал, что и грудь – лишь украшение.
Обычай носить корсаж, возникший во Франции XVI века и принятый при всех королевских дворах Европы, – хороший пример того, насколько живописной стала мода к тому времени. Многие прежние стили известны лишь по художественным портретам и гравюрам – стиль той эпохи не является исключением. Он, несомненно, распространялся среди знатных дам благодаря гравюрам и миниатюрам. Только художник способен изобразить корсаж безупречно гладким, грудь над ним однообразно восковой, плечи бескостными; только живописцу было подвластно идеально выстроить ряд жемчужин. Разумеется, в XVI веке жизнь уже принялась подражать искусству, и мода отсылает нас к условностям живописи более строгим, чем она сама. Но соответствовать этим требованиям и вкусу мода умеет благодаря новой репрезентационной способности, уходу от реальности женской груди к элементу абстрактной символической фигуры, в который грудь превращается под платьем.
Именно с развитием выразительных средств одежда входит в сферу искусства Нового времени. Теперь она воздействует символами и аллюзиями, модными формами и орнаментом, динамически противопоставляя их реальным телесным формам. С тех пор мода, подобно искусству, вступает в особые соглашения с природными формами, создавая жизнеспособные секвенции в собственной среде. Но в моде часть среды всегда составляет живой человек, воспринимающий жизнь моды.
В
Внутри драмы сексуальности фикция моды начала взаимодействовать с идеей выражения во времени, искусно соединяя силы памяти и желания в одной картине, обрамленной сознанием смертности. Желанный визуальный стиль зависел теперь от специфической разницы между нынешним образом и прежними способами одеваться, а не только между шелком и домотканой одеждой, изящными и грубыми украшениями, символическими цветами, и даже не просто между той или иной манерой повязывать один и тот же кушак. Качество желаемого внешнего облика стало определяться ощущением драматической последовательности, а не статичности образа. Признаки богатства и бедности сохраняют очевидную значимость, но репрезентационная среда моды налагает на них собственные конструкции, редактируя прямое значение, которое они несут. Грубость может на время показаться остроумной, утонченность скучной, эффекты, ценившиеся в прошлом, всегда можно воскресить и включить в новый контекст, превратив их в отстраненный комментарий к прежним вкусам.
Теперь уже признанная цель моды отнюдь не красота, как во многих не-модерных, традиционных искусствах. Красота в моде всегда оказывается живым сюрпризом, как и в опыте половой любви. Красота в моде достигается не благодаря устойчивой гармонии формы и содержания, но в яркий миг прозрения. Как я говорила ранее, такие моменты могут родиться из желания, но они всегда находят поддержку в искусстве: в осознанности, технике и воображении. Главный принцип: красота в моде постоянно создается ad hoc живописцами, которые обеспечивают ей среду и распространяют ее повсюду. Они способны отождествить красоту образа с красотой наряда.
Примерно с XIV века тема пола все явственнее проявляется в одежде, и мужская и женская одежда начинают все более отличаться друг от друга, хотя первые два столетия этот процесс развивался довольно медленно. В предыдущие тысячелетия мужчины и женщины одевались примерно одинаково, однако теперь заимствование визуальных мотивов по обе стороны более отчетливой границы между полами стало вызывать значительный интерес и создавать эмоциональное напряжение в одежде. Даже намек на трансвестизм становится заметным и возбуждающим.
Искусство показывает нам, как происходили эти перемены. В Средние века, примерно до XII столетия, пока одежда у обоих полов оставалась почти бесформенной, на горельефах и мозаиках чаще всего изображался единый паттерн драпирующихся складок в композициях, сочетающих мужские и женские одежды. Наряд объединял, а не разделял оба пола. Эта схема одежды в искусстве происходит отчасти от классических памятников, таких как Алтарь мира императора Августа (начало I века), где фриз с мужскими и женскими фигурами равномерно украшен складками ткани.
Римская манера драпировать тело вынуждала и женщин и мужчин закутываться в бесконечно длинные свитки ткани, так что приходится внимательно всматриваться, чтобы определить пол той или иной фигуры на фризе. Но на исходе XIV века даму на книжной иллюстрации и на картине сразу отличишь по высоким, жестким вуалям и длинным, волочащимся по полу юбкам, которые резко противопоставляются хорошо выделенным телам и густым шевелюрам кавалеров. В соответствии со своей динамичной эмоциональной сутью модная одежда стала подчеркивать не просто разницу между полами, как делала и традиционная одежда, но богатые экспрессивные вариации противопоставления мужчин и женщин, что станет одной из постоянных тем модерности в целом.