Полдень XXI век, 2010, №11
Шрифт:
У меня был второй шанс прожить жизнь. Если бы не моя исполнительность, я мог бы прожить ее счастливо. У меня был шанс не повторить ошибок и вновь достигнуть поставленных в прошлом целей. Я мог умереть с улыбкой, в окружении розовощеких правнуков, внуков и детей, смакующих количество знаков в числах наследственного капитала. Я мог использовать этот второй шанс, но не использовал. И тогда я захотел третий шанс. А потом четвертый. И все последующие.
Я просто снова социально исчез. Пустил в кровь ВИЧ, исчез из поля зрения друзей, ушел с работы… Сделал все, что было в конце первой жизни. И снова отправился в 2522 год.
Все, что нужно, — это вовремя самоуничтожиться.
Я сделал это, когда понял свою сущность. Избавился от всего, обнажился и остался кристально-чистым никем. Я пришел в криолабораторию в тот же день, когда пришел туда впервые с желанием умереть. Я хотел снова проснуться в белой палате, снова вернуться и прожить жизнь вновь… Так закончилась моя вторая жизнь и началась третья. Я снова выслушал Смита, и он послал меня обратно, в «юный, но сознательный возраст». И я снова жил. Потом снова умер и затем снова возродился. Цикл замкнулся. Петля.
Человек умирает, когда уничтожает все, за счет чего живет. Моя счастливая жизнь временна. Все люди в ней временны. Они умирают впервые для себя и в очередной раз — для меня. Я покидаю их — этого требует жертвенный период. Период превращения человека в биоматериал. Никого нельзя предупреждать о смерти, потому что в конце каждого цикла я должен остаться один. Нужно самоуничтожиться. Лишиться необходимости носить имя. Я хороню родителей, забываю друзей, уничтожаю любовь — так надо. Ко дню перехода в моей крови должен быть ВИЧ. Потом наступает этот день, а чуть позже ко мне подходит человек в плаще и приносит благую весть — ключ от следующего витка. Главное — успеть самоуничтожиться, иначе я умру… совсем.
Потом я просыпаюсь в палате с белым потолком и белыми стенами. И тело беснуется от стресса. Это значит, что все хорошо. Значит, что я успел и буду жить еще раз. Ко мне приходит Смит Сандерс и рассказывает мне свои глупости. Нужно играть свою роль: делать вид, что все впервые. Смит-паромщик. Он делает все, что нужно, и я снова молод. Я в родном времени, и новый цикл запущен.
Каждый мечтает вернуться в прошлое, чтобы исправить ошибки. Я делал это много раз — возвращался в прошлое, исправлял ошибки и делал новые. Мне не скучно. Быть хозяином своей судьбы — весело. Это доставляет удовольствие. Для меня понятие «в следующий раз» означает нечто намного большее, чем для тех, кто живет единожды.
Я был женат на всех тех, на ком хотел. Я был бедным и богатым. Жил в разных странах. Менять судьбы легко, когда жизнь — попытка. Любая мечта исполнима, если для ее исполнения имеется множество попыток.
Теперь я досконально знаю судьбы всех тех, кому не смог описать их в первом моем возвращении. Я проследил их, эти судьбы. Я не просто «слышал голос из прекрасного далека», я знал наизусть его текст и мог подпевать. Но я молчу. Все это бессмысленно. Я просто наслаждаюсь этим знанием и ищу те события, о которых еще не знаю и которые не могу предвидеть. В моем распоряжении полвека, и я жду, когда же они мне наскучат.
Сейчас меня ведут по гулкому коридору с металлическими стенами. Там, в конце коридора, ждет комната. Она с каждым шагом приближается. Комната набита различной электроникой, среди которой находится комфортабельная кушетка с анатомической поверхностью. Меня укладывают на нее. Застегивают на запястьях ремни. Унизывают датчиками и проводами. Это долго и больно, но я спокоен — ничего страшного со мной не будет. Все со мной будет хорошо. Они
…
Утро. Я открываю глаза и нехотя осматриваюсь. Вслушиваюсь. На кухне звон посуды — мама готовит завтрак. Толстое одеяло удерживает меня в постели и не дает проснуться окончательно. На душе удивительное спокойствие. И очкастый Смит с поднятым опустошенным шприцем, и коридор с рифлеными стенами, и комната с жертвенной кушеткой — все стирается из памяти, уходит, словно обыкновенный будничный сон. Это начало отсчета новой судьбы. Сколько мне сейчас лет? Какой сейчас день? Что запланировал на сегодня я — вчерашний ребенок? Я пока не хочу этого знать… Сейчас, полежу еще немного и узнаю. Как же не хочется вставать! Окна запотели, и от этого сквозь стекло видно одно лишь желтое пятно. Там, за окном, растет лиственница. Желтая — значит осень, В комнату заходит кот. Глупый и невоспитанный, но очень добрый кот Сёма. Он прыгает в мою постель, бесцеремонно забирается мне на грудь и начинает лизать нос…
Надо вставать.
Татьяна Алферова
Пигмалион
Если рассказывать об Анне, то начинать придется с Палыча, дабы сообщить, что до Анны он уже был женат несколько раз. Впрочем, прежние его жены никак не проявлялись, не беспокоили, словно их вовсе не было, что могло бы удивить или насторожить любую женщину, но не Анну. Анна, от природы создание аморфное, отчасти неуязвимое, как вода, не умела сосредоточиться на одной какой-либо мысли. Стоит начать думать что-нибудь, а за окном собака пробежит, поневоле отвлечешься, или чайник закипит, тут уж вообще приходится все бросать и идти на кухню выключать конфорку. И так она сколько чайников сожгла. Но это еще когда в общежитии жила, до Палыча.
Анна работала кладовщицей в маленьком строительно-монтажном управлении. О чем думал начальник, принимая ее на работу, — непонятно, видно же сразу, какая из нее кладовщица.
«Анна, а что это экскаваторщик Габединов потащил от тебя?» — «Да рукавицы спер». — «Что же ты ему ничего не сказала? Не заметила?» — «Да видела я, что он берет, но, может, ему надо». — «На дачу ему рукавицы нужны, на дачу!» — «Ну, я и говорю, что надо».
И прямая бы ей дорога из кладовщиц в уборщицы, то есть на двести рублей меньше — это в зарплату, а аванс у всех одинаковый, — но познакомилась она с Палычем.
Палыч — телефонист-кабельщик, элита среди местных работяг. Может и аппарат телефонный починить, и приемник, если кто попросит за наличные. Всех в округе знает, к любому местному начальству в кабинет вхож, а как же — мастер.
Сперва он Анне платье купил, сам выбирал, а потом и вовсе приодел с головы до ног. Прическу Анна стала другую носить по его настоянию. А когда к нему переехала в двухкомнатную квартиру, хоть и на первом этаже, а все равно хорошо, с общежитием в принципе не сравнить, то такое началось! Просыпается утром Анна, а ей почему-то холодно и у шеи что-то влажное. Смотрит, вся постель завалена свежей сиренью, еще в утренней росе. А Палыч ей кофе несет в чашечке, прямо в постель, представляете? «Рыбка, — говорит, — голубка, до чего же ты у меня красивая, как я по тебе соскучился!» — «Как же соскучился? — Анна удивляется. — Вместе живем». — «Так ведь всю ночь тебя не видел, сны-то мы с тобой разные смотрели».