Полдень XXI век, 2012 № 10

Сочинять фантастику становится с каждым днем все трудней. Попробуйте-ка выдумать что-нибудь такое, чего не бывает. Чего не может случиться хотя бы в ближайшее время.

Случается все. Буквально каждый день. Наука

и техника буквально ошеломляют.

Марсоход рассекает по красной планете.

В подземелье Европы пойман бозон Хиггса.

В Денисовой пещере на Алтае опознан (по останкам) неизвестный доселе вид человека.

Почти на каждой улице почти каждого города можно встретить мальчика или девочку, имеющих в руке абсолютно волшебную вещь, называемую i-Pad.

Политическая жизнь точно так же почти невероятна. Казалось бы, давно ли она воспроизводила климат «Обитаемого острова», — как вдруг бросилась подражать другому роману братьев Стругацких — «Трудно быть богом».

Календарь словно взбесился: не то на дворе 2042-й Владимира Войновича, не то 2017-й Владимира Сорокина. Одно утешение: оруэлловский 1984-й все еще далек.

Ну вот. А наш «Полдень», как известно, представляет собой опытную делянку; здесь культивируются лучшие, самые питательные сорта редкого литературного растения — фантастической новеллы.

Ей требуется особенная — тревожная — атмосфера. И особенная почва: по предположению петербургского культуролога Дины Хапаевой, ближайшим родственником литературной фантастики (практически однояйцевым близнецом) является кошмар.

Который ведь далеко не всегда зловещ; бывает и сладостен; бывает способен и обнадежить.

В чем вы сейчас же и удостоверитесь: в этом номере найдутся компактные и качественные кошмары на любой вкус.

Прочитать и забыть. И вернуться в нелитературную, в обыкновенную фантастику, она же — реальность.

Самуил Лурье

1.1Она накатывала волнами. Сначала было только легкое касание, предвосхищение. Волна поднималась и росла, меняя цвет с черно-синего до пурпурно-красного. И снова откатывалась, сворачиваясь в мерзко-желтую змею с раздвоенным подрагивающим язычком, лижущим обнаженный нерв. Потом змея вонзалась в него и жалила так, что боль на долю секунды, сползающую в вечность, становилась невыносимой. И мучительно медленно откатывалась, меняя цвет с ослепительно белого до пульсирующего зеленого адского огня в опухшем мозгу.

«Это только зубная боль, но весь мир съежился до размера неодушевленного, условно живого комочка. Зуб

мудрости. Неужели, чтобы помудреть, надо пройти через такую муку. Это всего лишь боль, но мозг пытается придать ей смысл, форму и цвет. Зачем? Ведь боль даже не есть объективная реальность. Вне меня не существует, но как же реальна сейчас. Нет, куда как объективна, иначе разве фармацевтические компании и дантисты делали бы такие деньги».

До чего же странные мысли приходят в воспаленную голову в женевской холостяцкой квартирке в 4:37 утра… К счастью, дантисты здесь начинают работать рано. В восемь утра я буду звонить в ненавистную раньше дверь, отделяющую ад от рая. Доктор Шевалье сказал вчера, что может болеть «un tout petit peu».Какая же у него шкала боли, если у меня болит «чуть-чуть»? Можно ли боль измерять какой-нибудь шкалой? Как землетрясения по шкале Рихтера. Моей боли я бы присвоил 9 из 10.

Доктор Шевалье уже трудился. В приемной мне ласково улыбнулись и попросили подождать. «Да-да, с острой болью, понимаем. Но нужно немного подождать. Сейчас доктор занят, он займется вами как только освободится». Неужели кому-то еще больнее? Тогда у бедняги явный приоритет. У меня ведь всего 9 по моей шкале.

Сажусь в кресло, кивнув сострадальцам. Все делают вид, будто они о’кей, вроде как в ожидании стрижки или укладки. Но трусят все. Все. И стараются не смотреть друг на друга, прячась за газетами и журналами, слегка дрожащими в побледневших руках.

Меня всегда поражали кругозор и широта взглядов дантистов. Если судить по разложенным у них на столиках журналам. И когда они их только читают? Тут и женские прелести, и разной степени роскошности авто, и путешествия по всем странам мира, включая несуществующие, и даже наука с техникой. Но свежих номеров нет. Подозреваю, что залежалым товаром их задарма снабжают киоскеры в обмен на скидку за пломбы или снятие камней.

Надо и мне прикрыться. Рожа, небось, вся перекошена. Да какое им дело, сами за Paris Matchспрятались. Вот привлекательная обложка: «Нам снова повезло: огромный метеор едва не задел Землю». Если бы задел, то поди уж заметили бы. Хотя при теперешней занятости и перегруженности, может, и нет. Где ж этот кудесник, доктор Ш.?

Змея снова напрягла склизкое тело и, выжидая, облизнула гадкие губы гнусным язычком. Срочно займемся метеором. Где же он? На страницах часы, бриллиантовая бижутерия, бюстгальтеры и снова часы — а как же, Швейцария, небось. Вот и он, милосердный метеор, просвистел мимо, пожалел старушку Землю, только чиркнул чуть сверху вниз, судя по карте. Дальше пошел шоколад — призматический, треугольный в сечении, ломкий, с хрустящими то ли орешками, то ли толчеными стеклами внутри. Этого моя змея уже не вынесла. Она впилась в голый нерв шоколадными хрусткими зубами, и я застонал.

Над париматчами и ньюсвиками показались оскорбленные лица сострадальцев. Меня молча, но сурово осудили. Протестанты Женевы выносили и не такие муки. Кого там из своих приятелей Кальвин по дружбе публично поджарил на медленном огне? Опять забыл, а может, его имени и нет на стене у Старого города. Надо бы проверить. Но зачем, когда мадам в белом зовет к доктору Шевалье…

1.2.Нам велено всегда иметь хоть одну монетку в 20 сантимов. Тогда можно позвонить из автомата и за 30 оплаченных секунд сказать чего требуется. У меня таких монеток было навалом, и одну из них я истратил на звонок в офис.