Полдень, XXII век (Возвращение)
Шрифт:
— Дайте зажигалку, — сказал он. — И ваш радиотелефон. Есть у вас радиотелефон?
— Есть.
— Дайте все мне. — Михайлов забрал зажигалку и радиотелефон, разрядил их и выбросил аккумуляторы в кювет. — Извините, но так надо. Здесь на двадцать километров в округе не работает ни один электроприбор.
— Вот в чем дело, — сказал Званцев.
— Да-да. Мы разграбили все пасеки вокруг Новосибирска и делаем восковые свечи. Вы слыхали об этом?
— Нет.
Они снова быстро пошли под непрерывным дождем.
— Свечи тоже мерзость, но все-таки лучше, чем факелы. Или, знаете, лучина. Слыхали про такое — лучина?
— Нет, —
— Есть такая песня: «Догорай, моя лучиночка». Я всегда думал, что лучина — это какой-то генератор.
— Теперь я понимаю, откуда этот дождь, — сказал Званцев помолчав. — То есть я понимаю, почему выключены микропогодные установки.
— Нет, нет, — сказал оператор, — микропогодные установки — это само собой, а дождь нам гонят специально с Ветряного Кряжа. Там есть континентальная установка.
— Зачем это? — спросил Званцев.
— Закрываемся от прямого солнечного излучения.
— А разряды в тучах?
— Тучи приходят пустые, их разряжают по дороге. Вообще опыт получился гораздо грандиознее, чем мы сначала думали. У нас собрались все специалисты по биокодированию. Со всего мира. Пятьсот человек. И все равно мало. И весь Северный Урал работает на нас.
— И пока все благополучно? — спросил Званцев.
Оператор промолчал.
— Вы меня слышите? — спросил Званцев.
— Я не могу вам ответить, — сказал Михайлов неохотно. — Мы надеемся, что все идет как надо. Принцип проверен, но это первый опыт с человеком. Сто двадцать триллионов мегабит информации, и ошибка в одном бите может многое исказить.
Михайлов замолчал, и они долго шли не говоря ни слова. Званцев не сразу заметил, что они идут через поселок. Поселок был пуст. Слабо светились матовые окна коттеджей, а в окнах было темно. За ажурными изгородями в мокрых кустах чернели кое-где распахнутые ворота гаражей.
Оператор забыл про Званцева. «Еще часов шесть, и все будет кончено, — думал он. — Я вернусь домой и завалюсь спать. Великий Опыт будет закончен. Великий Окада умрет и станет бессмертным. Ах как красиво! Но пока не придет время, никто не скажет, удался ли опыт. Даже сам Каспаро. Великий Каспаро, Великий Окада, Великий Опыт! Великое Кодирование. — Михайлов потряс головой — привычная тяжесть снова ползла на глаза, заволакивая мозг. — Нет-нет, надо думать. Валерио Каспаро сказал, что надо начинать думать уже сейчас. Все должны думать, даже операторы, хотя мы слишком мало знаем. Но Каспаро сказал, что думать должны все. Валерио Каспаро, в просторечии Валерий Константинович. Забавно, когда он работает, работает и вдруг скажет на весь зал: „Достаточно, посидим немного, тупо глядя перед собой!“ Эту фразу он где-то вычитал. Если в этот момент спросить его о чем-нибудь, он скажет: „Юноша, вы же видите. Не мешайте мне сидеть, тупо глядя перед собой…“ Опять я не о том думаю! Итак, прежде всего поставим задачу. Дано: комплекс физиологических нейронных состояний (говоря по-простому — живой мозг) жестко кодируется по третьей системе Каспаро — Карпова на кристаллическую квазибиомассу. При должной изоляции жесткий код на кристаллической квазибиомассе сохраняется при нормальном уровне шумов весьма долго, — время релаксации кода составляет ориентировочно двенадцать тысяч лет. Времени достаточно. Требуется найти: способ перевода кода биомассы на живой мозг, то бишь на комплекс физиологических функционирующих нейронов в нуль-состояниях. Кстати, для этого требуется еще и живой
— Что с вами? — сказал Званцев. — Вы опять засыпаете?
Михайлов посмотрел на него. Званцев шагал, подняв капюшон, засунув руки под плащ. Лицо его в красном бегающем свете казалось очень длинным и очень жестким.
— Нет, — сказал Михайлов. — Я думаю. Я не сплю.
Впереди замаячила какая-то темная груда. Они шли быстро и скоро догнали большой грузовик, который медленно тащился по шоссе. Званцев не сразу понял, что грузовик идет с выключенным двигателем. Его волокли два здоровенных мокрых верблюда.
— Эй, Санька! — крикнул оператор.
Щелкнула дверь кабинки, высунулась голова, повела блестящими глазами и скрылась.
— Чем могу? — спросили из кабинки.
— Дай шоколадку, — сказал Михайлов.
— Возьми сам, не хочется вылезать. Мокро.
— И возьму, — бодро сказал Михайлов и куда-то скрылся вместе с факелом.
Стало очень темно. Званцев пошел рядом с грузовиком, приноравливаясь к верблюдам. Верблюды еле плелись.
— Быстрей они не могут? — проворчал он.
— Они, подлые, не хотят, — сказал голос из кабины. — Я пробовал лупить их палкой, но они только плюются. — Голос помолчал и добавил: — Четыре километра в час. И заплевали мне плащ.
Водитель тяжело вздохнул и вдруг завопил:
— Эй, залетные! Но, н-но-о, или как там вас!
Верблюды пренебрежительно засопели.
— Вы бы отошли в сторонку, — посоветовал водитель. — Впрочем, сейчас они, кажется, ничего.
Понесло нефтью, и рядом снова появился Михайлов. Факел его чадил и трещал.
— Пойдемте, — сказал он. — Теперь уже близко.
Они легко обогнали упряжку, и скоро по сторонам дороги появились невысокие темные строения. Приглядевшись, Званцев увидел впереди в темноте огромное здание — черный провал в черном небе. В окнах кое-где слабо моргали желтые огоньки.
— Смотрите, — шепотом сказал Михайлов. — Видите, по сторонам дороги — блоки?
— Ну? — сказал Званцев тоже шепотом.
— В них квазибиомасса. Здесь он будет храниться.
— Кто?
— Мозг, — прошептал Михайлов. — Мозг!
Они вдруг свернули и вышли прямо к подъезду здания института. Михайлов откатил тяжелую дверь.
— Заходите, — сказал он. — Только не шумите, пожалуйста.
В вестибюле было темно, прохладно и странно пахло. На большом столе посередине мигало несколько толстых оплывающих свечей, стояли тарелки и большая суповая кастрюля. Тарелки были грязные. В корзинке лежали высохшие куски хлеба. При свечах было плохо видно. Званцев сделал несколько шагов, зацепился плащом за стул, и стул повалился со стуком.