Полдень, XXII век. Малыш
Шрифт:
– Не хочу, – сказал Кондратьев.
Он перешагнул через Гургенидзе, который лежал на Малышеве, завернув ему руку до самого затылка. Малышев еще барахтался, но все было ясно. Кондратьев отошел от них на несколько шагов и повалился на траву, потягиваясь всем телом. Было немного больно напрягать мускулы после перегрузок, но это было очень полезно, и Кондратьев сделал мостик, потом стойку, потом еще раз мостик и наконец улегся на спину и стал глядеть в небо. Панин уселся рядом и стал слушать вопли болельщиков, покусывая травинку.
«Может быть, пойти к Кану? – подумал Сережа. – Пойти к нему и сказать: „Товарищ Кан, что вы думаете о межзвездных перелетах?“ Нет, не так. „Товарищ Кан, я хочу завоевать Вселенную“. Фу ты, чепуха какая!» Сережа перевернулся на живот и подпер кулаками подбородок.
Гургенидзе и Малышев уже кончили бороться и подсели к Панину. Малышев отдышался и спросил:
– Что вчера было по ЭсВэ<ЭсВэ – стереовизор: телевизор со стереоэкраном.>?
– «Синие поля», – сказал Панин. – Транслировали из Аргентины.
– Ну и как? – спросил Гургенидзе.
– Могли бы и не транслировать, – сказал Панин.
– А, – сказал Малышев, – это где он все время роняет холодильник?
– Пылесос, – поправил Панин.
– Тогда я видел, – сказал Малышев. – Нет, почему же, фильм неплохой. Музыка хорошая. И гамма запахов хороша. Помнишь, когда они у моря?
– Может быть, – сказал Панин. – Только у меня смелфидер испорчен. Все время разит копченой рыбой. Это было особенно здорово, когда она там заходит в цветочный магазин и нюхает розы.
– Вах! – сказал Гургенидзе. – Почему ты не починишь, Борька?
Малышев задумчиво сказал:
– Было бы здорово разработать для кино методы передачи осязательных ощущений. Представляешь, Борька, на экране кто-то кого-то целует, а ты испытываешь удар по морде…
– Представляю, – сказал Панин. – У меня уже так было однажды. Без всякого кино.
«А потом бы я подобрал ребят, – думал Сережа. – Для этого дела уже сейчас можно подобрать подходящих ребят. Мамедов, Валька Петров, Сережка Завьялов с инженерного. Витька Брюшков с третьего курса переносит двенадцатикратные перегрузки. Ему даже тренироваться не надо: у него какое-то там особенное среднее ухо. Но он малек и еще ничего не понимает». Сережа вспомнил, как Брюшков, когда Панин спросил его, зачем ему это нужно, важно надулся и сказал: «А ты попробуй, как я». «Малек, совершенно несъедобный, сырой малек. Да в общем-то все они спортсмены – и мальки, и выпускники. Вот разве Валя Петров…»
Сережа снова перевернулся на спину. «Валя Петров. „Труды Академии неклассических механик“, том седьмой. Ну, Валька Петров спит и ест с этой книгой. Но ведь и другие ее читают. Ее ведь постоянно читают! В библиотеке три экземпляра, и все замусолены, и не всегда их возьмешь. Значит, я не один? Значит, их тоже интересует „Поведение пи-квантов в ускорителях“ и они тоже делают выводы? Поймать Вальку Петрова, – подумал Сережа, – и поговорить…»
– Ну что ты на меня уставился? – сказал Панин. – Ребята, что он на меня уставился? Мне страшно!
Сережа заметил, что стоит на четвереньках и смотрит прямо в лицо Панина.
– Какой ракурс! – сказал Гургенидзе. – Я буду лепить с тебя «Задумчивость».
Сережа встал и оглядел лужайку. Петрова не было видно. Сережа лег и прижался щекой к траве.
– Сергей, – позвал Малышев. – А как ты все это прокомментируешь?
– Что именно? – спросил Сережа в траву.
– Национализацию «Юнайтед Рокет Констракшн».
– «Данную акцию мистера Гопкинса одобряю. Жду следующих в том же духе. Кондратьев», – сказал Сережа. – Телеграмму послать наложенным платежом, валютой через Советский Госбанк.
«В „Юнайтед Рокет“ хорошие инженеры. У нас тоже хорошие инженеры. Самое время сейчас им всем объединиться и строить прямоточники. Все дело сейчас за инженерами, а уж мы свое дело сделаем. Мы готовы». Сережа представил себе эскадры исполинских звездных кораблей на старте, а потом в Пространстве, у самого светового барьера, на десятикратных, на двадцатикратных перегрузках, пожирающих рассеянную материю, тонны межзвездной пыли и газа… Огромные ускорения, мощные поля искусственной гравитации… Специальная теория относительности уже не годится, она встает на голову. Десятки лет проходят в звездолете, и только месяцы на Земле. И пускай нет теории, зато есть пи-кванты в суперускорителях, пи-кванты, ускоренные на возлесветовых скоростях, пи-кванты, которые стареют в десять, в сто раз быстрее, чем им положено по классической теории. Обойти всю видимую Вселенную за десять-пятнадцать локальных лет и вернуться на Землю спустя год после старта… Преодолеть Пространство, разорвать цепи Времени, подарить своему поколению Чужие Миры, вот только скотина-врач запретил перегрузки на неопределенный срок, черт бы его подрал!..
– Вон он лежит, – сказал Панин. – Только он в депрессии.
– Он очень огорчен, – сказал Гургенидзе.
– Ему запретили тренироваться, – объяснил Панин.
Сережа поднял голову и увидел, что к ним подошла Таня Горбунова со второго курса факультета Дистанционного Управления.
– Ты правда в депрессии, Сережа? – спросила она.
– Да, – сказал Кондратьев. Он вспомнил, что Таня – Катина подруга, и ему стало совсем нехорошо.
– Садись с нами, Танечка, – сказал Малышев.
– Нет, – сказала Таня. – Мне надо с Сережей поговорить.
– А, – сказал Малышев.
Гургенидзе закричал:
– Ребята, пойдем разнимать болельщиков!
Они поднялись и ушли, а Таня села рядом с Кондратьевым. Она была худенькая, с веселыми глазами, и было просто удивительно приятно смотреть на нее, хотя она и была Катиной подругой.
– Ты почему сердишься на Катю? – спросила она.
– Я не сержусь, – угрюмо сказал Кондратьев.
– Не ври, – сказала Таня. – Сердишься.
Кондратьев помотал головой и стал смотреть в сторону.
– Значит, не любишь, – сказала Таня.
– Слушай, Танюшка, – сказал Кондратьев. – Ты любишь своего Малышева?
– Люблю.
– Ну вот. Вы поссорились, а я начинаю вас мирить.
– Значит, вы поссорились? – сказала Таня.
Кондратьев промолчал.
– Понимаешь, Сергей, если мы с Мишкой поссоримся, то мы обязательно помиримся. Сами. А ты…
– А мы не помиримся, – сказал Кондратьев.
– Значит, вы все-таки поссорились.