Поле мечей
Шрифт:
Воины снова разошлись и начали кружить почти бегом, в таком темпе, что зрители едва успевали следить за ними. Домицию дважды удавалось усыплять бдительность соперника и провоцировать его на фальшивые выпады. А однажды римлянин нанес такой опасный удар, который вполне смог бы оставить Суна без руки, не увернись тот в последний момент и не прими удар на доспехи.
Конечно, напряжение многодневной борьбы не могло не сказаться на каждом из воинов. Особенно заметно оно проявлялось в поведении Домиция. Римлянин уже начал тяжело дышать и все чаще останавливался, чтобы перевести дух. Цезарь прекрасно понимал, что мастера высшего класса проводят поединок не только и не столько силой оружия, сколько силой мысли и воли. Поэтому трудно было определить, действительно ли легионер
Сун тоже несколько утратил первоначальную уверенность в движениях, а дважды даже упустил возможность хорошего удара. Склонив голову, чужеземец на мгновение приостановился, словно для того, чтобы оценить ситуацию, а потом снова обрушил на соперника град мощных, ослепительных ударов.
Мастерская контратака едва не положила конец зрелищу: Домиций с силой стукнул левой рукой по мечу, изменив направление клинка настолько стремительно, что Суну пришлось упасть на спину — только так он мог избежать ранения. Рений взволнованно вскрикнул. Мало кто из зрителей понял, что падение точно рассчитано. Оно было самым надежным способом уйти от удара. Толпа же восприняла происходящее на арене как победу своего любимца и ответила громкими воплями. Зрителей позабавило зрелище: Сун, словно краб, уползал от быстрых ударов римлянина. Но вдруг, совершенно неожиданно, он подпрыгнул и снова оказался на ногах.
Очевидно, Домиций тоже удивился и на какое-то мгновение ослабил внимание. В этот самый миг кончик длинного меча Суна неожиданно взметнулся и пронзил бедро римлянина чуть ниже края доспехов. Воины замерли, а те из зрителей, кто обладал самым острым зрением, взвыли от расстройства; остальные же изо всех сил вытягивали шеи, стремясь разглядеть, кто выиграл тур.
По ноге Домиция текла кровь, и Юлий не мог не заметить разочарования и расстройства легионера. Губы его шевелились, и, судя по всему, воин вовсе не признавался противнику в любви. Наконец он взял себя в руки и отошел на исходную позицию. Выражение лица Суна не изменилось; он лишь слегка поклонился сопернику — впервые за все время состязания. К удовольствию зрителей, их любимец нашел в себе силы широко улыбнуться и ответить на поклон поклоном. Бойцы встали рядом и приветственно подняли мечи.
Рений сияющими глазами взглянул на Цезаря.
— С твоего позволения, эдил. Если бы мне помогал Домиций, обучение новых воинов стало бы более успешным. Он думающий боец, и ученикам пришлось бы тянуться за ним.
Головы всех сидящих в ложе словно по команде повернулись к старому гладиатору — упоминание о новом легионе не могло пройти незамеченным.
— Если и Брут, и сам воин согласятся, я пришлю Домиция к тебе. Ведь я обещал помощь — и лучших центурионов, и лучших учителей.
— Нам также необходимы кузнецы и дубильщики, — продолжил было Рений, но Юлий покачал головой, и старый гладиатор замолчал.
На арену вышли Брут и Саломин, и Сервилия поднялась с места. Волнуясь за сына, красавица вздрогнула; руки сами собой сжались в кулаки. Освещенный факелами ринг почему-то казался зловещим.
Юлию хотелось успокоить возлюбленную, пусть даже просто взять за руку, однако он не позлил себе этого, хотя и ощущал возле плеча каждое ее движение, чувствовал разносящийся в вечернем воздухе запах тонких духов. Рядом — но не вместе! Гнев и растерянность не дали в полной мере насладиться торжественностью момента, когда эдил подкреплял печатью ставку в пять тысяч золотых — конечно на Брута. Помпей сидел с таким выражением на застывшем лице, что настроение Юлия поднялось, даже несмотря на упрямство Сервилии. Увидев ставку, Адан с трудом подавил возглас ужаса, и Цезарь дружески подмигнул секретарю. Только что они вместе проверили запасы, и выяснилось, что привезенного из Испании золота уже нет. В случае проигрыша пяти тысяч придется проводить избирательную кампанию в кредит. Конечно, Юлий не стал раскрывать молодому испанцу такие подробности своей частной жизни, как покупка черной жемчужины в подарок Сервилии. Сейчас драгоценность приятно оттягивала карман, и ощущение было настолько восхитительным, что Юлию захотелось преподнести подарок сейчас же, несмотря на дурное расположение духа красавицы. Конечно, если задумываться о цене вещицы и о том количестве оружия и доспехов, которые можно купить на эти деньги, то восторг заметно спадал. Впрочем, лучше не думать о неприятном! Да, жемчужина стоила немало — шестьдесят тысяч золотых. Наверное, он все-таки сошел с ума. Конечно, было бы слишком экстравагантно записать такую сумму на свой счет. Торговец поклялся именем матери, что никому не откроет стоимость сделки, а это означало, что подробности станут известны всему Риму, гулякам каждой пивной и клиентам каждого притона не раньше, чем через пару дней. После таких мыслей жемчужина словно тотчас потяжелела, и эдил почти бессознательно сжал в руке свидетельство собственного полного безрассудства.
Саломин внимательно наблюдал за всеми боями Брута, включая и тот, в котором он ударом лишил противника сознания, а потом едва заметно царапнул ему ногу мечом, чтобы добиться необходимой первой крови. Даже если бы сейчас он находился в своей лучшей форме, то все равно предпочел бы сразиться или с Домицием, или с Суном. Ведь молодой римлянин дрался без единой паузы; он не останавливался, чтобы задуматься о тактике действий, а потому казалось, что и мускулы, и тело его натренированы до такой степени, что действуют сами собой, без участия мозга. Глядя на Брута, Саломин нервно сглотнул и приказал себе успокоиться и сосредоточиться. Пошевелив плечом, он с отчаянием почувствовал, что затянувшаяся было рана на спине снова открылась. Обливаясь холодным потом, боец тревожно ждал сигнала к началу схватки.
Сегодня во время перерыва случилось непредвиденное. Пока Саломин обедал на своем скромном постоялом дворе возле городской стены, к нему подошли несколько солдат и, вытащив на улицу, начали нещадно избивать. Били до тех пор, пока не сломались палки. Сам воин так и не понял, чем провинился. Втер в раны гусиный жир и изо всех сил старался не терять присутствия духа. Однако надеяться уже было не на что, и лишь гордость заставила мастера выйти вечером на арену. Он негромко произнес молитву, и слова родного языка, казалось, принесли успокоение.
Прозвучали фанфары, и первое движение бойца оказалось инстинктивным: он попытался увернуться. В тот же миг спина раскололась от боли, а на глаза навернулись слезы; факелы тут же расплылись и превратились в звезды. Почти вслепую он взмахнул мечом, но Брут, конечно, ловко ускользнул. От боли и отчаяния Саломин громко вскрикнул: поврежденная мышца отказывалась повиноваться. Еще один удар — откровенный промах. Лицо бойца заливал пот, и он остановился, собираясь с силами.
Брут отступил на шаг и озадаченно нахмурился. Он смотрел на руку соперника. Саломин поначалу боялся взглянуть, потом ощутил легкое жжение и опустил глаза: ничего страшного, небольшая рана, из которой сочится кровь. Воин сдержанно кивнул.
— Сегодня это не самая страшная из моих ран, друг. Надеюсь, в других ты не повинен, — негромко произнес он.
Брут равнодушно поднял меч, выполняя приветственный ритуал, и в этот момент заметил, как скованно, неловко стоит этот обычно столь пластичный и ловкий человек. Лицо римлянина осветилось осознанием страшной истины.
— Кто же это сделал?
Саломин лишь недоуменно пожал плечами.
— Думаешь, легко отличить одного гражданина Рима от другого? Единственное, что могу сказать: это сделали солдаты.
Брут гневно побледнел и с подозрением взглянул на радостно кричащего Цезаря. Потом медленно, словно не замечая приветствий в свой адрес, пошел прочь с арены.
До финального поединка оставалось два часа. Зрители, возбужденно переговариваясь, отправились перекусить, а тем временем служители начали тщательно разравнивать граблями песок на арене. Ложа быстро опустела, причем Юлий заметил, что сенатор Пранд ушел в одиночестве, без сына. Светоний же, едва кивнув отцу, вместе с Бибулом направился в толпу зрителей.