Полет аистов
Шрифт:
Ни крика, ни шороха за полдня путешествия. Лесные твари замерли среди листвы или в невидимых норах. Нам только встретились три пигмея. Один из них где-то раздобыл камуфляжную рубашку и разрисовал ее черными и оранжевыми полосами. По бритому черепу ото лба к затылку у него шла полоска коротких волос, очень напоминающая гребешок индейцев-могикан. Шагавший впереди пигмей прятал под рубашкой тлеющий уголек и нес закрытую цилиндрическую корзину, сплетенную из листьев.
Сестра Паскаль обратилась к нему. Я впервые услышал, как она говорила на наречии пигмеев ака. На фоне низких нот ее голоса слышались характерные «хм-м» и долгие протяжные гласные. Ака открыл корзину и протянул ее миссионерке. Они опять заговорили. Мы неподвижно стояли под дождем, ожесточенно
Миссионерка тихонько сказала, не поворачивая головы: «Это мед, Луи». Я наклонился над корзиной и увидел соты и пчел, вцепившихся лапками в свое добро. Я взглянул на пигмея. Он одарил меня широкой улыбкой, сверкнув заостренными зубами. Его плечи были сплошь в укусах. Мне на секунду представилось, как он карабкается на дерево, а вокруг гудят пчелы, как он пролезает между ветвями, не боясь гнева пчелиной семьи. Я вообразил, как он сует руки в дупло, в самую середину роя, и достает несколько сладких восковых лепешек.
Словно прочитав мои мысли, ака протянул мне соты: из них капал мед. Я отломил кусочек и отправил его в рот. И почувствовал изысканный, насыщенный богатый аромат. Хрупкие шестигранники раздавились, и из них вытек драгоценный нектар. Вкус был такой нежный и сладкий, что я внезапно почувствовал, как стремительно пьянею — будто хмель моментально растекся по всем внутренностям.
Еще через полчаса мы добрались до деревни маленькой Гомун. Здесь растительность выглядела по-другому. Нас больше не окружала бескрайняя непроходимая чащоба. Наоборот, лес тут рос реже и ровнее. Почти идеально ровные ряды стройных черных стволов уходили вдаль, насколько хватало глаз. Мы сделали еще несколько шагов и вошли в призрачное селение. Вокруг нас под деревьями было разбросано несколько хижин. Царила полная тишина. Это пространство среди листвы, пустое и безжизненное, странным образом напомнило мне дом Макса Бёма, когда я рылся в нем рано утром, в день отъезда — еще одно место, где поселилась смерть.
Сестра Паскаль остановилась у низенькой хижины. Она сказала что-то Виктору, и тот достал две лопаты, обернутые ветошью. Монахиня указала на кучу свежевскопанной земли за хижиной. «Это здесь», — сказала она. Я еле расслышал ее голос, заглушенный неугомонным шумом дождя. Бросив рюкзак, я схватился за лопату. Виктор смотрел на меня, не говоря ни слова и дрожа всем телом. Я пожал плечами и поддел кусок красной земли. У меня возникло чувство, что я всадил лопату в человеческую плоть.
Я копал. Сестра Паскаль опять заговорила с Виктором. Видимо, миссионерка ничего не сказала ему о цели нашей экспедиции. Я продолжал копать. Земля была очень мягкая и поддавалась без усилий. В считанные минуты образовалась яма глубиной в полметра. Мои ноги проваливались в рыхлый плодородный слой, населенный насекомыми и корнями растений. «Виктор!» — закричала сестра Паскаль. Я поднял голову. Здоровенный мбака оцепенел, вытаращив глаза. Он быстро перевел взгляд сначала с монахини на меня, потом обратно. Стремительно развернулся и бросился наутек.
Над нами нависла тишина. Я продолжал свою работу. Вскоре я услышал, что монахиня тоже взялась за лопату. Я пробурчал, не поднимая головы: «Оставьте это, сестра. Очень вас прошу». Теперь я уже стоял по пояс в яме. Вокруг меня кишмя кишели черви, сколопендры, скарабеи, пауки. Некоторые из них разбегались, вспугнутые ударами лопаты. Другие пытались залезть на мои брюки, словно хотели помешать мне сотрясать землю. Запах земли убил во мне все ощущения. Моя лопата погружалась в жидкую грязь. Я все рыл и рыл, забыв, зачем я это делаю. Впрочем, внезапно наткнувшись на что-то твердое, я вернулся к реальности. «Это кора, Луи. Вы ее нашли».
На какую-то долю секунды я заколебался, потом стал краем лопаты соскребать землю с гроба. Его красная потрескавшаяся поверхность немного вздулась. Я отбросил лопату и попытался голыми руками отодрать крышку. Пальцы скользнули по коре, и я упал в грязь. Сестра Паскаль, стоявшая у края могилы, протянула мне руку. Я заорал: «Оставьте меня в покое!» И начал снова. На сей раз, кора стала потихоньку поддаваться. Разрытую яму стремительно заливал дождь. Вдруг дерево не выдержало и разом оторвалось. Я отлетел, крышка перевернулась в воздухе и стукнула меня по голове. Я свалился и почувствовал какое-то нежное прикосновение. На секунду замер от неожиданности, а потом истошно вскрикнул: я коснулся кожи Гомун, ее мягкого детского тела.
Я вскочил на ноги и постарался взять себя в руки. Передо мной был труп девушки. Она была одета как нищенка: старенькое платьице в цветочек и поношенная спортивная куртка. При виде такой бедности у меня сжалось сердце. Однако меня потрясла непорочная красота девочки. Ее родные постарались закрасить раны, прежде чем ее похоронить. Я заметил только небольшие рубцы на кистях и обнаженных лодыжках. Лицо не было повреждено. Вокруг ее закрытых глаз лежали широкие коричневые тени. Меня поразило, насколько верны банальные слова о том, что смерть похожа на сон: да, они действительно похожи, как две капли коричневых чернил. Мои промокшие ноги совсем застыли, и я вспомнил, что мне следовало поторопиться. Я крикнул: «Ваша очередь, сестра. Спускайтесь. Дождь скоро затопит могилу». Сестра Паскаль сняла накидку и неподвижно стояла у края ямы, выпрямившись и теребя крест. Ее мокрые седые волосы и сероватое лицо блестели, и она напоминала железную статую. Ее взгляд был прикован к трупу. Я снова прокричал:
— Быстрее, сестра! У нас мало времени.
Монахиня не шевелилась. По ее телу волной пробегала дрожь, как будто ее било электрическим током.
— Сестра!
Миссионерка указала пальцем на могилу, потом произнесла странным, нежным голосом:
— Господи, малышка… малышка уходит…
Я опустил глаза и отпрянул к вязкой стене ямы. Струи дождя затекли под платье девочки. Одна из ее ног плавала теперь в метре от тела. Правая рука начала отделяться от плеча, оттянув воротник и обнажив белесоватую кость. «Боже мой», — прошептал я и, скользя по красной глине, вылез наверх. Тут же растянулся на земле и просунул руки девочке под мышки. Рука Гомун совсем оторвалась и плавала рядом с корой. Ткань платья выскальзывала из моих пальцев. Я яростно прокричал: «Сестра, помогите мне! Господи, да помогите же!» Женщина не шевельнулась. Я поднял глаза. Ее сотрясали электрические разряды. Вдруг я услышал ее голос:
Господи Иисусе! Ты, оплакивавший друга Своего Лазаря у гроба его, осуши наши слезы, молим Тебя…
Я погрузил руки в жидкую грязь и стал подтаскивать к себе тело ребенка. Когда я потянул посильнее, рот девочки открылся, и из него потоком хлынули черви. От малышки ака осталась только оболочка из кожи, а внутри — миллионы плотоядных червей. Меня вырвало желчью, но я не упустил свою добычу.
Ты, воскресивший мертвых, даруй вечную жизнь сестре нашей, молим Тебя…
Я сделал последнее усилие и вытащил девочку из ямы. У Гомун не хватало ноги и правой руки. Платье, пропитанное жидкой глиной, прилипло к единственной ноге. Я отыскал взглядом ближайшую хижину. Потом схватил тело и перенес его под дерево.
Ты, освятивший сестру нашу водой крещения, дай ей во всей полноте жизнь детей Божьих, молим Тебя…
Я положил маленькое тельце на сухую землю в темноте хижины. Крыша была такая низкая, что мне приходилось ползать на четвереньках. Я выскочил наружу, чтобы взять сумку сестры Паскаль, потом вернулся. Вытащил хирургические инструменты, резиновые перчатки, фонарь, фартук и неизвестно для чего взятый монахиней автомобильный домкрат. Также я нашел зеленые бумажные маски и несколько бутылок воды. Все было в целости и сохранности. Я сложил это на кусок пленки, стараясь не смотреть на Гомун, изо рта, носа и глаз которой выползали черви. Ее платье легонько приподнималось. Несметные полчища осквернителей могил копошились у нее в животе. Еще несколько минут, и все закончится.