Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Кэмпбелл Джозеф

В том же ключе рассуждал и Карл Юнг: «Сновидение, как и любой элемент психической системы, есть результат психической целостности; поэтому-то в сновидении можно обнаружить все то, что спокон веку имело значение для людей. Как человеческая жизнь сама по себе не ограничена тем или другим инстинктом, а строится на основе многообразия влечений, потребностей, нужд, физических и психических обусловленностей, так и сновидение невозможно объяснить тем или другим элементом, сколь разительно простым ни казалось бы такое объяснение. Можно быть уверенным: оно неправильно, потому что никакая простая теория влечения никогда не была в состоянии постичь человеческую душу, эту мощную и загадочную вещь, – а потому и сновидение как ее выражение. Чтобы хоть немного заглянуть в его подлинную суть, нам нужны снасти, с трудом собираемые по всем областям гуманитарных наук»¹².

Юнг выделял компенсаторную и проспективную функции сновидения, и то же, заметим, справедливо для мифа. «Как правило, – отмечал он, – бессознательное содержание даже контрастно по отношению к сознательному, что особенно заметно, когда сознательная установка имеет исключительно определенную направленность, чреватую опасностью для жизненных нужд индивидуума. Чем большей односторонностью страдает сознательная установка и чем больше она отклоняется от оптимума условий жизни, тем больше вероятность появления ярких сновидений с сильно контрастирующим, но целесообразно компенсирующим содержанием, – тогда они выражают психическую саморегуляцию». Чуть ниже он сравнивает эту компенсаторную деятельность психики с тем, как организм избавляется от болезни: «И если тело целесообразно реагирует на ранения, инфекции или ненормальный образ жизни, то и психические функции совершенно так же реагируют на неестественные или угрожающие нарушения, создавая целесообразные средства защиты»³. В этом смысле и в этой мере, разумеется, сновидение, образ, кошмар действительно имеют «значение» – аналогичное тому, что есть у чиханья, нагноения раны или высокой температуры.

Учение пророка тогда будет иметь такое же «значение», но для целого народа: его задача – указать здоровую стезю и удержать на ней. Впрочем, путеводные мифологические символы – представления о божественном, ритуалы искупления, празднества гармонии с природой и т. д. – даже после обновления через то или иное учение имеют целительное воздействие, только пока сохраняется породивший их контекст. Переходы от охоты к земледелию, а от земледелия – к промышленности необходимо влекут и смену символов, только если их не поддерживать искусственно. Но в таком случае они сами становятся возбудителями болезни, для избавления от которой понадобятся новые образы, новые пророчества и пророки, новые боги.

Нынешняя тенденция употреблять слово «миф», подразумевая «неправду», сама по себе есть наглядный симптом неубедительности и выморочности наших отживших учений (будь то Ветхий Завет или Новый) и сопряженных с ними мифов (грехопадение и изгнание из рая, скрижали откровения, геенна огненная, второе пришествие Спасителя и др.). Но также недейственны и призванные заменить их современные «утопиаты» (используем такое название). Живой миф – это не некая истина, о которой можно прочитать в книге. Для его описания категории истинности и ложности неуместны, но миф может быть действенным или недейственным, благотворным или болезнетворным. Мифы можно сравнить с ферментами человеческого тела, а если речь идет об однородной общности людей, то с уровня индивидуального организма мы переходим на уровень организма социального. Их не изобретают – они просто происходят, и поэты-визионеры становятся их свидетелями, превращая затем в катализаторы духовного (т. е. психологического, душевного) оздоровления. В конечном итоге не сработает ни зачерствелая, ни мишурная мифология: ни жрец, ни социолог не заменит поэта-провидца, которым – что самое изумительное – бывает каждый из нас, находясь в царстве сновидений. Увы, пробуждаясь, мы снова начинаем говорить языком прозы. Обратимся к древней мудрости Чхандогья-упанишады: «Подобно тому как люди, не знающие [истинного] местонахождения, снова и снова проходят над спрятанным [в земле] золотым сокровищем, не находя его, так же и все эти творения день за днем идут в мир Брахмана, не находя [его], ибо им препятствует обманчивое»⁴. Не посулов отдельного взятого мифа, не слепо переданного предками бога, а живого истока всех мифов, всех богов, всех миров – вот чего нужно искать в наше время. И именно этим поискам я посвящу страницы данной книги, смиренно сознавая при этом всю несоразмерность человеческих сил такой цели. Ибо сказано в Кена-упанишаде: «Того, во что не проникает зрение, не проникает речь, не проникает мысль, мы не ведаем и мы не понимаем, как можно этому учить… Кому непонятно, тому понятно; кому понятно, тот не знает; [это] непознано теми, кто познает; это познано теми, кто не познает»⁵. И та же мысль в «Дао дэ Цзине»: «Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает»⁶.

Таким образом, во второй и третьей главах этой книги мифология, как было уже сказано, представлена как явление природное, служащее, с одной стороны, биологической функции полноценного созревания психики, а с другой стороны, метафизической или даже мистагогической функции обретения утраченной тайны, возвращения в состояние татхагата, «так пришедшего». Обе работы посвящены памяти выдающихся людей, с которыми я имел честь быть знакомым и без трудов которых не была бы возможна и моя скромная лепта. «Биос и мифос» был опубликован в 1951 году, став частью сборника «Психоанализ и культура», который был приурочен к 60-летию Гезы Рохейма. Следующая глава «Первобытный человек как метафизик» была изначально написана для сборника «Культура и история», изданного в 1960 году в память о великом антропологе-первопроходце Поле Радине.

В свою очередь, в четвертой главе «Мифогенез» – которая представляет собой переработанный вариант доклада, читанного мной в 1959 году в Асконе во время ежегодных чтений общества «Эранос», – от природно-биологических я перехожу к культурно-историческим аспектам мифа. Рассматривается при этом одна-единственная североамериканская легенда и обстоятельства ее создания, а также личный опыт визионера, старого индейца, целителя, в памяти которого она сохранилась.

Текст пятой главы также был впервые представлен в Асконе, на собрании общества «Эранос», но в 1957 году. Эту работу можно считать пиком моих изысканий в области исследования мифологии. Приняв во внимание новейшие археологические открытия, я переработал вторую часть первого раздела. В остальном работа осталась неизменной.

Наконец, тема последней главы «Секуляризация сакрального» (написанной для первого и, дай бог, не последнего симпозиума «Религиозная панорама: 1968») – это современная ситуация кризиса, вызванного противоречиями между Европой с ее традицией уважать идиосинкразию творческого порыва и Азией, искони авторитарной, безыменной, но теперь еще и машинизированной.

Примечания

1Фрейд З. Толкование сновидений / Пер. А.М. Боковикова // Собрание сочинений: В 10 т. М.: Фирма СТД, 2008. Т. 2. С. 527.

2 Юнг К.Г. Общие подходы к психологии сновидений / Пер. с нем. В. Бакусева // Об энергетике души. 3-е изд. М.: Академический проект, 2013. С. 169.

3 Там же. С. 140.

4 Чхандогья-упанишада, 8.3:2 / Пер. А.Я. Сыркина.

5 Кена-упанишада, 1:3, 2:3 / Пер. М. Хельзиг.

6 «Дао дэ Цзин», 56 / Пер. Ян Хин-шуна.

Глава 1

О cказке

Труд братьев Гримм

Фрау Доротее Катарине Фиманн было около пятидесяти пяти лет, когда в 1813 году судьба свела с ней братьев Гримм. В далеком 1777 году она вышла замуж за портного из деревни Нидерцверен близ Касселя, а теперь могла похвастаться семью детьми и многочисленными внуками.

У женщины этой, – писал Вильгельм Гримм в предисловии к первому изданию второго тома 1815 года, – приятная, но суровая внешность, взгляд – ясный, острый. В юности она, должно полагать, была красавицей. Все давние сказания она крепко держит в своей голове, а это – по ее же словам – редкий талант, ведь у многих в голове не держится вообще ничего. Истории она пересказывает вдумчиво, точно, с необычайно живостью и нескрываемым удовольствием. Сначала бойко, а потом – если требуется повторить – медленно, благодаря чему представляется возможным даже записывать под диктовку, слово в слово. Многое нами именно так записано и было, и точность ее пересказов замечательна. Всякий, кто полагает, будто старые предания легко подделать, что хранятся они небрежно, посмотрел бы сначала, как заботливо фрау Фиманн излагает их, с каким усердием печется о точности каждой фразы. Повторяя одну и ту же историю по несколько раз, она не меняет ни слова, а если вдруг ошибается, то первая исправляет себя. Меж тех, кто все еще живет традицией, привязанность ко всему, что получено в наследство, крепче, чем мы – падкие на многообразие – можем помыслить^1, [9] .Именно от подобного рода людей Якоб и Вильгельм Гриммы в течение многих лет получали материалы для своей книги – простых крестьян, жителей близлежащих деревушек. Истории черпались из прядильных горниц и пивных Касселя. Многие были получены братьями также от друзей и близких знакомых. В записях нередко можно встретить: «Рассказала Дортхен Вильд, в Касселе», «Рассказала Дортхен, в саду». Доротее Вильд – будущей супруге Вильгельма – мы обязаны десятком сказок. Она и пять ее сестер были хорошо подкованы в сказаниях старины, а все благодаря их няне, die alte Marie («бабке Марии») [10] . Семья Хассенпфлугов снабдила братьев историями из их родного Ханау, семья фон Хакстгаузенов – из Вестфалии [11] . Гриммы также тщательно изучали средневековые рукописи и все доступные собрания сказок и народных сказаний с лютеровских времен.

9

Примерно через четыре года после знакомства с братьями она внезапно впала в нищету, тяжело заболела, а еще через несколько месяцев умерла.

10

В семье Вильдов было шесть дочерей и один сын, в семье Гриммов – пять сыновей и одна дочь.

11

Людвиг Хассенпфлуг женился на Лотте Гримм.

Труд Якоба и Вильгельма отличал непривычный для той эпохи научный подход к материалу такого рода. Предшествующие компиляторы обращались с источниками более чем свободно. Гриммы же беспокоились о точном переводе язык народа в печатную форму. Да, предшествующее поколение романтиков глубоко чтило народное творчество. Новалис объявил сказку высочайшим поэтическим эталоном человечества. Не скупился на славословие и Шиллер:

Tiessere BedeutungLiegt in dem Marchen meiner KinderjahreAls in der Wahrheit, die das Leben lehrt [12] .

12

В сказках тех, / Что слышал в детстве я, значенье глубже, / Чем в правде той, которой учит жизнь.

(Шиллер Ф. Пикколомини. Явление III / Пер. П.И. Вейнберга)