Полет орлицы
Шрифт:
– В такой день можно полюбить весь мир, – сказала Жанна. – Забыть о крови. Если бы не война!
Мир разделился. Есть французы, а есть англичане и бургундцы. Есть ее армия и есть Париж, готовый оказать сопротивление своему королю – помазаннику Божьему. И никакое пение птиц, даже райских, не остановит ее! Окутанные первым увяданием осени холмы Монмартра – последняя черта перед беспощадным приступом.
– Сегодня день Рождения Богородицы, Жанна, – осторожно сказал Алансон. – Вы не забыли?
Забыла! Сердце Жанны больно сжалось. Еще четыре месяца назад она бы не позволила
Девушка перехватила взгляд Рауля де Гокура – он с любопытством смотрел на нее.
– Не забыла, мой прекрасный герцог, – гордо улыбнулась Жанна. – Этот день станет великим днем!
– Вы знаете, я верю вам! – кивнул Алансон.
– А раз так – командуйте штурм. Господь на нашей стороне!
Тем временем Клеман де Фокемберг добрался-таки до своего кабинета. Он открыл тетрадь и, смочив горло глотком вина, поразмыслил над увиденным. А далее обмакнул перо в чернила и записал следующее:
«Четверг, 8-й день сентября. Праздник Рождества Богородицы. Солдаты мессира Карла де Валуа большим числом собрались пред стенами Парижа у ворот Сент-Оноре. Надеясь захватить город и нанести вред его жителям в большей степени внезапностью нападения, чем мощью и силой оружия, они около двух часов пополудни стали делать вид, что хотят осадить столицу…»
Мэтр де Фокемберг сделал еще глоток вина, и тогда же услышал первый гром – это били грозные бомбарды нападавших. «Началось…» – только и подумал секретарь Парижского парламента.
Удар французов пришелся на пространство между воротами Сент-Оноре и Монмартр, ближе к первым. Артиллерия била по столице – каменные ядра вырывались из широких жерл бомбард и с устрашающим свистом летели в сторону крепостной стены. От их ударов вздрагивала земля и, кажется, осажденные должны были сыпаться вниз как горох! Работали катапульты, кулеврины, сотни арбалетов посылали железные стрелы в англичан и бургундцев, и столько же английских стрел, если не больше, летело в тех, кто сейчас бежал с фашинами забрасывать рвы.
…Существовало две бури, что столкнулись друг с другом. Страшно было осаждающим, подбегающим ко рву с охапками хвороста, смотреть на стены, что грозились изрешетить их стрелами, но еще страшнее было смотреть вверх – дневное небо было темным от оглушительных каменных молний, разрезающих воздух над головами, и пронзительно свистящих стрел.
Когда поле перед воротами Сент-Оноре было покрыто трупами нападающих, а ров – доверху наполнен фашинами, Жанна схватила белое знамя и, выкрикнув: «Вперед, французы! Господь с нами!» – первая побежала к стене. Порывом она увлекала за собой целое войско, уставшее за два часа непрерывных военных действий под вражеским огнем, вдохнула в него новые силы, и сотни солдат уже тащили лестницы, а арбалетчики, идущие за ними, прикрывали их. И все била и била артиллерия по крепостным стенам…
Французы падали с лестниц, изрешеченные стрелами англичан, ошпаренные кипящей смолой, и ложились во рвах друг на друга. У Жанны кружилась голова – ад был перед ней! В какой-то момент она передала знамя Баску, а сама, вытащив меч, бросилась на лестницу, но вот уже несколько убитых французов, летевших вниз, сбили ее. Оглушенная, она выкарабкалась на вал. Знамени не было. «Баск! Баск!» – кричала она. Но потом знамя вновь возникло – в руках д’Олона. Баск был убит стрелой.
Она вырвала знамя из рук оруженосца.
– На штурм! Возьмите Париж, французы! Господь с нами! – изо всех сил кричала она и все поднимала знамя выше и выше, чтобы солдаты видели его.
Сумерки коснулись земли и кровавой каши перед Парижем, стен обороняющейся столицы и выдохшихся нападающих, но дальше крепостного вала французы не прошли – это была их единственная победа.
Тогда стрела, пронзив стальные поножи, и пробила ногу Жанны. Она покачнулась, упала на колено. Ее подхватили и понесли прочь от битвы. Руки оруженосцев и солдат крепко держали ее, потому что она пыталась вырваться и все кричала: «Все на стены! Французы! На стены! Город будет взят!»
Когда солнце качнулось и медленно потянулось вниз, и стало темнеть, Рауль де Гокур, наблюдавший за мясорубкой у ворот Сент-Оноре, сказал герольду:
– Трубите отбой!
Алансон не посмел перечить ему – было ясно: Париж выстоял. Они проиграли.
Все это время Клеман де Фокемберг пил вино, и сердце его съеживалось от гулких, непрерывных выстрелов, потрясавших древний Париж. Но вот канонада смолкала. Неужели – все?
Вскоре дверь в его кабинет приоткрылась и в проем ввинтилась голова слуги:
– Мэтр де Фокемберг! Все кончено! Французы отходят, а смутьяны схвачены. Их было много, они хотели открыть ворота и сдаться. Но теперь кончено!
– Благодарю, голубчик, – облегченно вздохнул секретарь Парижского парламента, – а теперь ступай, ступай…
И когда ликующий слуга исчез, Клеман де Фокемберг неторопливо допил вино и вывел в реестре:
«И в те часы были в Париже поддавшиеся панике или подкупленные люди. Они подняли голос во всех частях города, с той и с другой стороны мостов, и кричали, что все потеряно, что враг вот-вот войдет в Париж. Они уверяли, что всем нужно бежать и стараться спастись. Но до того не дошло…»
Жанну доставили в Ла-Шапель, вытащили стрелу, промыли рану. По дороге она то и дело пыталась вырваться – она не хотела верить, что кровопролитный штурм, на который столько было потрачено сил, провалился. Алансон и д’Олон, сопровождавшие девушку, успокаивали ее.
Кость оказалась целой. Ночью, забыв о боли, Жанна что есть сил молилась. Вопрос, заданный Алансоном: «Вы не забыли, сегодня день Святой Богородицы?» И ее ответ: «Не забыла, мой прекрасный герцог. Этот день станет великим днем! Господь на нашей стороне!» – преследовали ее. Собственный голос – голос гордячки! – стоял в ушах. Она ненавидела себя за него!