Полина Сергеевна
Шрифт:
— Пока вы такие блаженные, а значит, добрые, — сказала Полина Сергеевна, — воспользуюсь моментом и попрошу вас о подвиге. Мы с Эмкой переедем на дачу, а вы пригласите мастеров и сделайте ремонт в квартире.
— Так точно, мой генерал! — ответил муж.
Часть третья
Их жизнь потекла мирно и счастливо. Ее центром был Эмка. Вокруг — дедушка и бабушка, чей век хоть и не грозил оборваться вскорости, все-таки катился к закату, и Сенька, раненый волк, зализывающий
Полина Сергеевна часто думала, что если вести дневник, записывать каждый день за малышом его действия, потешное коверканье обычных слов и изобретение собственных, а потом издать этот дневник, то книга стала бы бестселлером. У нее самой, как у сотен тысяч мам, не оставалось на это времени.
Начав говорить, Эмка все произносил на «ка»: бабушка — бабака, дедушка — дедака, собака — кабака. И только папа был папа.
— Папа прикака! — что означало «папа пришел», вопил Эмка и мчался в прихожую встречать отца.
Лишенный матери, Эмка был окружен любовью, но любовью не безрассудной. Полина Сергеевна не была бабушкой в традиционном амплуа — бабушкой, которая может себе позволить баловать ребенка, потому что есть строгие родители, пресекающие капризы, вздорность и непослушание. Эмку наказывали с той же частотой, с какой наказывают каждого мальчишку. Из мальчиков, не усвоивших понятия «нельзя» и «надо», вырастают лентяи, безответственные личности, не признающие законы нравственные и моральные.
Как-то Олег Арсеньевич, придя домой, потянул носом:
— Чем у нас пахнет? И где внук?
— Стоит в углу, — ответила Полина Сергеевна. — Мы с Верочкой пили чай на кухне, Эмка смотрел мультики в гостиной. Мы заболтались, мультики кончились. Эмка, только представь, вылил в ванну содержимое всех бутылочек и флакончиков. Пену для бритья, кстати, тоже напустил, и ваши лосьоны, и мои кремы! Самое ужасное, Олег! Он еще пробрался в нашу спальню и в добавление к стиральным порошкам и кондиционерам для белья выплеснул мои духи! Все! В том числе те, что ты подарил мне на день рождения! Я была готова его четвертовать!
Дедушка, за день соскучившийся без внука, был настроен благодушно и размера потерь сразу не оценил.
— Ну что, парфюмерный террорист, — спросил он четырехлетнего внука, — ты понял, что так делать нельзя?
— Да, дедушка, я все понял, скажи бабуле, чтобы меня выпустила, я в туалет хочу.
— Ничего ты не хочешь, — возразила бабушка. — Ты уже три раза в туалет отпрашивался. Почему нельзя устраивать подобные эксперименты?
— Ну-у-у, — протянул Эмка, — потому что почему-то, и ты ругаешься.
— Видишь? — повернулась к мужу Полина Сергеевна. — Я ругаюсь! Он не понимает вредности своего поступка. Будет стоять в углу, пока не поймет.
— Минуточку! — С лица Олега Арсеньевича сползла покровительственная улыбка. — Что, выходит, нам с Сенькой завтра нечем бриться? И после бритья…
— Также нечем стирать белье, мыть голову и чистить зубы, — подхватила Полина Сергеевна. — О чем я и толкую. А Эмка — «бабушка ругается». Он не сознает пагубности своей шалости, ему весело и интересно…
— Ему будет очень интересно, — разорялся теперь уже всерьез дедушка, — когда я возьму ремень и вправлю ему мозги через мягкое место!
— Олег, подбирай выражения, — тихо сказала Полина Сергеевна и уже громче продолжила: — С ремнем в руках с ним будет разговаривать папа. А мы сейчас пойдем ужинать. Без Эмки! И будем пить чай с творожными шариками, очень вкусными. Если они кончатся…
— А-а-а! — затопал ногами и завопил Эмка. — Хочу шариков! Я больше не буду, я все понял про губность!
— Про что? — переспросил дедушка.
— Пагубность — это вред, — пояснила бабушка внуку, — и никакого отношения к губам не имеет.
— А почему тогда дедушка говорит, что я губы раскатал на его бинокль?
— Ты брал мой бинокль? Кто тебе разрешил?
— Я не полностью брал, только чуть-чуть, и он сам упал.
— Да что же это такое! — всплеснула руками Полина Сергеевна, косясь на мужа, который онемел от возмущения. — Эмка, тебя нельзя оставить ни на минуту! Что ни шаг, то происшествие!
— Пеленать его! — забушевал дедушка. — В смирительную рубашку! На цепь! Чтобы без происшествий!
В комнату зашел Арсений, вернувшийся с работы:
— По какому поводу сыр-бор?
— Папа, я не виноват! Я просто такой… сам собой происшественник.
— Кто-кто?
— Хватит, — сдалась Полина Сергеевна, — так мы до полуночи не сядем за стол. Эмка, папа с тобой разберется после ужина. А сейчас идите мыть руки. Средством для посуды, другого мыла в доме нет.
— А у меня чистые руки! — радуясь отсроченному наказанию, выбежал из угла Эмка.
— Нет, не чистые! Ты этими руками смотрел телевизор.
Полина Сергеевна поняла, что сказала что-то не то, когда сын и муж рассмеялись.
Арсению отводилась роль верховного судьи и карателя. Карателем он был теоретическим, потому что на ребенка никогда руки не поднимал, но грозил, и Эмка к отцовским угрозам относился со страхом.
— Я получаюсь каким-то папой-жупелом, — говорил Сеня маме.
— Ты для Эмки — царь, бог и воинский начальник. Это правильно. Авторитет отца, как и материнская любовь, заменителей не имеют.