Полина Сергеевна
Шрифт:
— Эмка путает.
— Или поворачивает буквы не в ту сторону.
— Эмка поворачивает.
— Как и большинство детей, я тебя уверяю! Отчетливо помню, как сама путала и поворачивала. Я ненавидела «б» и «д», но не так сильно, как «р» и «у». Изучив литературу по данному вопросу, я считаю, что нужно закрыть эти книги, сдать в библиотеку и навсегда забыть про них. Практика! Только практика! Нельзя научиться ходить, сидя на диване, нельзя научиться кататься на коньках, не падая, и грамотности нельзя научиться в уме. Я тебе со всей ответственностью
За «не наш» (вместо «не ваш») Полина Сергеевна была особенно признательна подруге.
Полина Сергеевна часто думала о превратностях дружбы и любви. Вопросы «почему любишь?», «почему дружишь?» не имеют исчерпывающего ответа, поскольку втиснуть в несколько лаконичных фраз многомерный, переменчивый, растянутый во времени и пространстве мир чувств невозможно. Как немыслимо заставить все дожди литься в одном месте или повелеть тайфунам собраться и двигаться в заданном направлении. И все-таки у дружбы есть основа, на которой она покоится, — это неравнодушие к проблемам друга, какими бы мелкими, незначительными, временными они тебе ни казались, сколь далеко ни лежали бы от твоих интересов.
Впрочем, проблемы воспитания и обучения детей вскоре могли стать небезразличны и Верочке.
Ксюша родила девочек-близняшек и имела смелость заявить:
— Вот вам и подтверждение моей кровной связи с мамой Верой: у Игоря Петровича тоже двойняшки.
— Как же так? — захлопала глазами родная мама Ксюши. — Какая связь-то?
— Кто из нас генетик? — отрезала Ксюша. — Я лучше знаю.
Она дала девочкам двойные имена: Анфиса Джейн и Барбара Прасковья. «Прасковью» не мог выговорить никто из англоязычных родственников.
Когда Полина Сергеевна позвонила, чтобы поздравить, и справилась о самочувствии молодой мамы, та ответила со вздохом:
— У меня теперь сиськи как у папуаски с острова Шпицберген.
— Ксюша, — рассмеялась Полина Сергеевна, — Шпицберген за полярным кругом, там нет папуасов.
— Таких точно нет. Но я все равно сама выкормлю своих девок.
Она их называла «мои девки». Ксюшина свекровь, леди Мери, мужественно, с истинно английским достоинством реагировала на чумовую невестку и ее странную родню с запутанными кровными связями. Желая сделать им приятное, вслед за Ксюшей называла внучек «девками», выходило — «дэфки». Никто не брал на себя смелость пояснить леди Мери, что «девки» по-русски звучит совсем не куртуазно.
Эмка рос, и вопросы «кто моя мама? где моя мама? какая моя мама?» у него хоть и редко, но возникали. Не из-за недостатка материнской теплоты, а потому что вокруг были мамы — у всех детей в садике, в школе. В книгах, в кино, в мультиках тоже были мамы. Кругом были, а у него не было.
Зачины русских сказок построены своеобразно, это Полина Сергеевна заметила, только когда стала читать внуку: жили-были дед и баба, и была у них доченька (был сыночек)…
— Дед и баба — это вы? — спрашивал Эмка. — А где
Его формула семьи отличалась от той, что существовала и в литературе, и в кино, и в жизни.
Полина Сергеевна, Олег Арсеньевич и Сенька не сговаривались, не вырабатывали единой политики, о Юсе вообще никогда не вспоминали, ее вычеркнули как предмет воспоминаний, как тему для разговора. У них было общее, неотрепетированное равнодушие с оттенком брезгливости. И Эмка чувствовал это. От его вопросов не уклонялись, никто не показывал, но при этом все как бы хотели показать, что вопросы его досужие, лишние.
— Моя мама была красивой? — спрашивал Эмка.
— Да, по-своему, безусловно, красивой, — отвечала бабушка.
— По-своему — это не по-твоему?
— Не придирайся к словам! Попроси папу, он покажет тебе фотографии.
Когда отец приходил вечером, Эмка уже забывал о фото матери.
— Моя мама умерла? — спрашивал он дедушку.
— С чего ты взял? У меня подобной информации нет.
— Если не умерла, а ко мне не приходит, значит, меня не любит?
— Женская душа — потемки.
— Если меня не любит, то сама дура!
— Тихо! Это — между нами. Никогда не говори женщине, что она дура!
Дедушка не помнил, что именно этим словом когда-то советовал отбиваться от вредных девчонок.
— Почему? — спрашивал Эмка.
— Потому что она тебе может ответить тем же — сам дурак!
— А я не дурак?
— Тише, бабушка услышит, какими мы тут словами перебрасываемся.
— Дурак — это не матерное, я знаю. Иван-дурак бывает в сказках. Дедуля, — шептал внук заговорщически, — а ты мне про матерные слова расскажешь? Петька говорит, что все их знает. Я тоже хочу. А почему они матерные? Из-за моей мамы?
Арсению тоже доставалась своя порция вопросов.
— Папа, а ты очень любил маму, когда меня зарождал?
— Очень. А почему ты интересуешься?
— Бабушка Верочка приходила, и они с бабушкой Полинькой говорили, что тевролии…
— Чего-чего? Теории?
— Да, теории. Про то, что… — Эмка делал серьезное лицо, характерным жестом Веры Михайловны поправлял несуществующие очки на переносице и, подражая ее легкому грассированию, принимался излагать: — Утверждение, что эмоционально здоровые дети рождаются только у любящих родителей, носит исключительно социально популистский характер. Яйцеклетка и сперматозоид слишком малы… Ну, дальше я забыл, — добавлял он нормальным голосом.
Арсений отмечал, что у сына прекрасная память, и спрашивал:
— Ты сам понял, что сейчас говорил?
— Не-ка. Мне бабушка потом объяснила. У женщин яйцеклетки, а у мужчин сперматозоиды, они встречаются, когда люди любят друг друга. Папа, твой сперматозоид… Папа, а что ты ищешь?
— Где майка «Челси», которую мне тетя Ксюша подарила?
— А-а-а… Секс и любовь — это то же самое, папа?
— Про секс потом. Где майка?
— Понимаешь, папа, Петя Гурин собирает марки. У него классная коллекция!