Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 1
Шрифт:
Для правильного понимания и оценки Сталина как политического деятеля — и не только того периода, когда он стал руководителем партии и страны, но и более раннего периода — чрезвычайно важное значение имеет его отношение к национальному вопросу. Эта проблема будет достаточно подробно рассмотрена в дальнейшем. Сейчас же мне представляется уместным остановиться на том, был ли он, и если да, то в какой степени, подвержен в молодости воздействию грузинского национализма, имевшего в то время определенное распространение в Грузии. В более широком разрезе вопрос можно сформулировать так: какую роль играл национальный фактор в становлении его убеждений, в формировании его политических взглядов. Применительно к годам учебы в семинарии суть сводится к ответу на вопрос: было ли его вступление на позиции революционной борьбы предопределено националистическими соображениями, чувством попранного национального достоинства, осознанием себя в качестве личности, подвергающейся дискриминации из-за своей национальной принадлежности. Совершенно очевидно, что без прояснения данного вопроса трудно дать объективную оценку многих сторон деятельности Сталина как в период его вступления на революционный путь, так и в дальнейшем, когда он выступал неоспоримым
Первоосновой его мироощущения, конечно, в ранние и в семинарские годы являлось осознание своей принадлежности к грузинской нации, к грузинскому народу. Однако в силу того, что Гори и Тифлис, где ему приходилось «постигать» азы национального вопроса, имели чрезвычайно пестрое и смешанное население, где грузины даже не составляли большинства, где примерно на равных условиях жили представители других национальностей, национальный фактор не играл столь важную роль, которую кое-кто пытается приписать. Скорее верно другое — а именно то, что элементы интернационализма как первооснова его формирующегося мировоззрения постепенно обретали доминирующую роль. Антирусские и антироссийские настроения имели известное распространение в кругах интеллигенции, но не тех социальных слоев, к которым принадлежал и молодой Иосиф. Напротив, знакомство с русской литературой могло только содействовать вызреванию в его сознании чувства уважения к русскому народу. Это, разумеется, не означает, что он был индифферентен к фактам притеснения грузинской национальной культуры, пренебрежения к грузинскому языку со стороны некоторых семинарских преподавателей, наконец, к самому процессу форсированной русификации, совпавшему с годами его учебы в семинарии. Приводившиеся выше факты подтверждают правомерность такой оценки.
Вместе с тем логично напрашивается и другой весьма примечательный вывод: молодой Иосиф довольно быстро и довольно рано «перерос» узкие одежды грузинского национализма. Да и нет сколько-нибудь убедительных и достоверных свидетельств того, что он когда-либо им серьезно был заражен. Ведь патриотические стихи — отнюдь не признак национализма любой окраски. Сама среда его жизни и круг общения с людьми различных национальностей были своеобразной профилактической прививкой против узколобого национализма. Более того, на примерах реальной жизни молодой Джугашвили постигал довольно простую логику, подсказывавшую, что люди скорее разнятся по своему имущественному положению, нежели по национальности. Первое всецело доминировало над вторым, и не заметить этого юноша не мог, как не мог не сделать соответствующих выводов для себя.
Можно, пожалуй, в чем-то согласиться с немецким автором биографии Сталина Г. Хильгером. Он пишет: «…Иосиф Джугашвили выступил против существующего строя, руководствуясь не грузинскими национальными идеалами, а диалектическим материализмом Маркса и его учением о классовой борьбе. Для трезвого рассудка Сталина и его объективной оценки исторических условий характерным было то, что он, прекрасно осознавая свою принадлежность к грузинской национальности, уже юношей примирился с порабощением родины Российской империей. Он видел в этом необходимое и неизбежное зло, которое с точки зрения исторической перспективы представлялось ему все же более приемлемым, чем возможное подчинение Грузии Турции или Персии. Учитывая это, следует рассматривать и то обстоятельство, что в будущем Сталин, особенно в последний период жизни, все больше превращался в патриота русского образца.» [180]
180
Раух Г., Хильгер Г. Ленин. Сталин. Ростов-на-Дону. 1998. С. 169.
Немецкий автор, на наш взгляд, верно подметил, что первоосновой, фундаментом революционных устремлений Иосифа Джугашвили была его приверженность социалистическим идеям, марксистскому учению, Что же касается второго тезиса, согласно которому молодой Сталин «порабощение родины Российской империей» рассматривал в качестве неизбежного, но приемлемого в тех исторических условиях зла, то он выглядит умозрительным и бездоказательным. Дело вовсе не в выборе между двух зол, а в том, что национальное освобождение молодой Сталин, как и многие последовательные социалисты, связывал с более глубоким и более важным процессом — социальным освобождением.
Заслуживает внимания еще один аспект проблемы, прямо примыкающий к рассматриваемой нами теме. Речь идет о чуть ли не врожденном чувстве антисемитизма, который якобы был присущ Сталину с самого юного возраста. В дальнейшем мы специально и обстоятельно рассмотрим проблематику, связанную с так называемым антисемитизмом Сталина, поскольку без этого не будет достаточно полной и объективной его политической биографии. Это тем более важно и актуально в современных условиях, когда просионистски настроенные авторы всячески раздувают эту тему, спекулируют на ней, используя при этом, мягко выражаясь, нечистоплотные приемы и методы «научного» исследования. Сейчас же коснемся так называемого антисемитизма молодого Сталина.
Амбициозный автор биографии Сталина Э. Радзинский безапелляционно утверждает: «И еще одно жестокое чувство было заложено в нем с детства», имея в виду антисемитизм [181] . Каких-либо заслуживающих доверия свидетельств или собственных аргументов он не приводит. «Аргументом» ему служат рассуждения о том, что, мол, «евреи-сапожники прекрасно тачали грузинские сапоги на любой вкус. И за то, что они были состоятельными, зато, что в совершенстве знали свое ремесло, их ненавидел пьяный неудачник Бесо (так в тексте — Н.К.). С раннего детства отец преподает Сосо начатки злобы к этому народу» [182] . Косвенным подтверждением такого рода выводов, по Радзинскому, могут служить свидетельства стодвенадцатилетней Ханы Мошиашвили, подруги Кеке (матери Сталина — Н.К.), грузинской еврейки, переехавшей в 1972 году в Израиль из Грузии.
181
Радзинский Эдвард. Сталин. С. 31.
182
Там же.
Н. Хрущев в своих мемуарах повествует о том, что якобы Сталин рассказывал в узком кругу своих соратников, что его отец, смочив свой палец вином, давал сосать его сыну, когда он был еще в колыбели.
Как говорится, весьма убедительный исторический источник!
С ним может соперничать разве что пресловутое агентство ОБС (в послевоенном Советском Союзе было много анекдотов со ссылками на агентство ОБС — Одна баба сказала). В подтверждение антисемитизма юного Сосо Радзинский ссылается также на эпизод, когда Сосо со своими друзьями впустили в синагогу свинью, за что были осуждены православным священником в его проповеди перед прихожанами.
С позволения сказать, такие аргументы можно приводить в качестве какого-то курьеза, а не в доказательство чуть ли высосанного из рук отца антисемитизма. Однако авторов определенного пошиба ничуть не смущает вся искусственность и даже смехотворность таких «аргументов». Во имя доказательства заранее запрограммированного тезиса они не гнушаются даже анекдотическими и полуанекдотическими аргументами. Однако за подобными аргументами скрывается иная материя, неизменно присутствующая во всех изысканиях сионистов. Они один из источников антисемитизма неизменно усматривают в том, что представители других народов якобы испытывают чувство зависти к евреям, неизменно оказывающимся более способными, более умелыми и т. д. Не будем вести дискуссию по данному весьма спорному тезису. В приложении к рассматриваемому нами аспекту проблемы подобные аргументы выглядят крайне несостоятельными. Говорить о чувстве антисемитизма, чуть ли не как о врожденном качестве характера и мировоззрения молодого Сталина, по меньшей мере смехотворно. Такие сложные явления, к каким бесспорно относится и антисемитизм, имеют под собой куда более сложную основу. Высосанная из пальца зависть Виссариона Джугашвили к умелым и процветающим сапожникам-евреям — не более чем мелкотравчатая профанация серьезной и доказательной аргументации. К тому же, имеются бесспорные свидетельства того, что отец Сталина был хорошим сапожником. Как вспоминал один из тех, кто хорошо знал семью Джугашвили и на чьи свидетельства о предках Сталина опираются практически все биографы Сталина, после смерти своего отца «Бесо Джугашвили поселился в Тифлисе и стал работать на кожевенном заводе Адельханова. Здесь он выдвинулся как прекрасный работник и получил звание мастера» [183] . Именно это позволило ему предпринять попытку открыть собственную сапожную мастерскую.
183
Детство и юность вождя. С. 24.
Несколько иной, но также целенаправленный по своему характеру смысл носит, например, такое утверждение, принадлежащее другому автору: «Семинаристы были лишены возможности тесно общаться с евреями или католиками, что могло бы расширить кругозор молодого Джугашвили и научить его терпимости к людям иной социальной или культурной среды» [184] . Видите ли, отсутствие общения с евреями и католиками было одной из причин узкого кругозора молодого Сталина! Почему взяты в данном случае евреи и католики? Почему такой избирательный принцип? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы получить подразумеваемый заранее ответ.
184
Гордиенко А.Н. Иосиф Сталин. С. 8. Здесь, видимо, будет уместным заметить, что Гордиенко просто позаимствовал эту мысль у американского автора А. Улама, «забыв» указать на первоисточник данного довольно сомнительного вывода. Правда, американский биограф Сталина ставит свое умозаключение на более солидную базу, подчеркивая, что более широкий круг знакомств молодого Иосифа способствовал бы тому, что он формировал бы свое мировоззрение не только на основе политико-философских взглядов, но и на фундаменте личного гуманного опыта. См. A. Ulam. Stalin. p. 25.
Следует, кстати, заметить, что в Закавказье при ее чрезвычайной национальной пестроте межнациональное общение сызмальства являлось делом само собой разумеющимся. И в этом смысле оно объективно играло роль серьезного фактора формирования интернационального сознания, служило естественной преградой на пути развития националистических предрассудков. Думается, что именно такая среда как раз и оказывала на юного Сосо свое решающее влияние.
Словом, приведенные выше примеры служат лишь иллюстрацией новейших стиля и методов «объективного» исследования жизни и деятельности Сталина от его рождения и до смерти. Если же говорить серьезно, то нет никаких оснований приписывать молодому Иосифу какие-то антисемитские чувства и настроения. В период его учебы эта проблема едва ли занимала его. Да и вообще смешна и примитивна, хотя и далеко не безобидна, манера ставить вопрос об отношении к евреям в качестве своеобразного оселка, на котором проверяются качества того или иного политического и государственного деятеля. В конечном счете у молодого Сталина было много действительно насущных проблем, решению которых он посвящал свои усилия. Высосанная из пальца проблема врожденного антисемитизма молодого Сталина — всего лишь изобретение его биографов вполне определенного пошиба. А это такая публика, которой дела до серьезных аргументов нет, коль они задались целью доказать свое.