Политический порядок в меняющихся обществах

Хантингтон Самюэль

3. Профсоюзы плюс правительство против военных. Такая ситуация чаще всего возникает в тех случаях, когда военные предпринимают прямые действия по свержению правительства, пользующегося профсоюзной поддержкой. Профсоюзы тогда встают на сторону правительства и объявляют всеобщую забастовку, чтобы помешать военному перевороту. Такая ситуация сложилась в Германии во время Капповского путча [32] ; то же имело место в 1923 г. в Мексике, когда профсоюзы поддержали Обрегона против военных повстанцев. Похожая ситуация возникла и в 1949 г. в Гватемале, когда группа военных восстала против президента Аревало, а профсоюзы пришли ему на помощь, призвав ко всеобщей забастовке и предоставив добровольцев, которых лояльные воинские подразделения снабдили оружием. Вообще, успех коалиции профсоюзов с правительством против военных зависит от наличия какого-либо раскола в среде последних.

32

Попытка реакционного переворота 13–17 марта 1920 г.

4. Профсоюзы, правительство и

военные друг против друга. В этой ситуации профсоюзы оказывают давление на правительство, угрожая забастовкой и гражданскими беспорядками, что, в свою очередь, может побудить военных свергнуть правительство, чтобы подавить профсоюзы и восстановить порядок. Правительство, таким образом, оказывается перед выбором: изменить политику или потерять власть. Этот вариант — «насильственной демократии» — типичен для перуанской политики. Многочисленные примеры такого рода можно встретить и в политической жизни других латиноамерикаских государств. Например, в 1964 г. забастовки в оловодобывающей отрасли Боливии, направленные против правительства Паса Эстенсоро, вызвали гражданские волнения и беспорядки, которые побудили армию свергнуть Паса. Военные лидеры не испытывали особых симпатий к рабочим: через несколько месяцев им самим пришлось вести борьбу с горняками. Но ослабление режима и неспособность гражданских лидеров справиться с беспорядками предоставили военным возможность самим занять руководящие позиции. В Эквадоре похожий вариант трижды повторялся в отношении Веласко Ибарры: будучи избран президентом, он разочаровал своих сторонников; «те, кто некогда поддерживал его, в частности студенты и рабочие, начали выступать против правительства; закон и порядок начали терять силу; в конечном счете вооруженные силы оказались перед необходимостью сместить его»²⁵. В этом варианте конфликтной ситуации преторианство само себя поддерживает: вероятность прямого действия со стороны военных побуждает рабочих и студентов к прямому действию. Потенциал одной общественной группы усиливает другую, и происходит это за счет авторитета власти²⁶.

В радикальном преторианском обществе вмешательство военных представляет собой обычно реакцию на эскалацию социального конфликта между несколькими группами и партиями, сочетающуюся с падением эффективности всех существующих политических институтов. Военное вмешательство в этом случае направлено на прекращение быстрой мобилизации общественных сил, их выхода на политическую арену и на улицу (в преторианском обществе это одно и то же) и на то, чтобы, путем устранения мишени и непосредственного повода такой эскалации, обезвредить взрывную политическую ситуацию. Короче говоря, военное вмешательство часто означает окончание череды насильственных действий в политике. Оно в этом отношении существенно отличается от тактики, применяемой другими общественными группами. Хотя беспорядки, забастовки, демонстрации и могут прямо или косвенно понудить правительство к изменению его политики, сами по себе они не в силах сменить носителей государственной власти. В то же время военный переворот — это такая форма прямого действия, которая приводит к смене самого правительства, а не только его политики. Парадоксальным образом военные не имеют в своем распоряжении таких инструментов прямого действия, которые бы позволяли им достигать ограниченных политических целей. Они могут, конечно, угрожать правительству переворотом, если оно не изменит своей политики, но не могут надавить на правительство, чтобы оно изменило политику, осуществив переворот. Для достижения целей такого рода гражданские общественные силы и даже лица, служащие в армии по найму (которые могут забастовать или взбунтоваться), располагают более адекватными инструментами прямого действия, нежели офицеры. Единственное, что остается последним, это применение или угроза применения оружия в качестве крайней меры.

Природа политической тактики, используемой военными, отражает присущую им организованность и тот факт, что если другие общественные силы могут оказывать давление на правительство, то военные могут сместить его. Монахи и священники могут организовывать шествия, студенты — устраивать беспорядки, а рабочие — бастовать, но ни одна из этих групп не выказала, кроме как в исключительных обстоятельствах, какой-либо способности управлять. «Наиболее серьезной составляющей хаоса, — писал один из исследователей ситуации в Корее после свержения Ли Сын Мана, — был тот факт, что студенты и городское население, положившие начало движению, не обладали ни организацией, ни программой, необходимыми для восстановления общественного порядка, и политические силы, сохранившие свое влияние в стране, не были тесно с ними связаны в процессе свержения режима»²⁷. Военные же, напротив, обладают определенными возможностями для установления по меньшей мере временного порядка в радикальном преторианском обществе. Переворот есть крайняя форма прямого действия против власти, но он же является средством положить конец другим типам действий против этой власти и потенциальным средством восстановления политической власти. В ситуации развивающегося конфликта военный переворот, таким образом, создает немедленный эффект понижения уровня политической активности, включая удаление с улиц соперничающих общественных сил, и рождает у людей чувство облегчения и умиротворенности. После переворота, осуществленного в марте 1962 г. в Бирме, к примеру, «что бы там ни было, но возникло чувство облегчения; по крайней мере, было остановлено сползание вниз»²⁸. В радикальном преторианском обществе сходные чувства, связанные со снижением остроты конфликта, наступают после большинства переворотов, приводящих к смещению гражданских правительств. На смену эскалации насилия в борьбе соперничающих групп приходит быстрая, хотя и временная, демобилизация групп из политики, по мере того как они покидают баррикады, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события.

Отличительными чертами переворота как политического инструмента является то, что: (а) это попытка некоторой политической коалиции незаконным образом сместить существующих руководителей государства путем насилия или угрозы насилия; (б) размеры применяемого насилия обычно невелики; (в) число участников предприятия также невелико; (г) участники уже

располагают источниками влияния в рамках политической системы. Ясно, что переворот может быть успешным только если: (а) общее число участников политической системы невелико или (б) число участников велико и значительная их часть поддерживает переворот. Последнее условие выполняется редко, поскольку, если число участников политической жизни велико, практически невозможно объединить их в составе эффективной коалиции в поддержку переворота. В отсутствие же такой коалиции переворот либо терпит поражение в результате оппозиции со стороны других групп, как было в случае Капповского путча, либо же приводит к полномасштабной гражданской войне, как это произошло в результате военного мятежа в Испании в 1936 г.

Переворот, приводящий военных к власти в зрелой радикальной преторианской системе, есть действие не только военное, но и политическое. Он является продуктом коалиции клик и групп, обычно включающих как военные, так и гражданские элементы, которые в большинстве случаев готовили его в течение достаточно долгого времени. В ходе подготовки различные группы возможных участников политической игры проходят испытание, дающее возможность убедиться в их поддержке или нейтрализовать их оппозицию. Если переворот завершает собой череду гражданских беспорядков, устроенных интеллигенцией, рабочими или другими гражданскими группами, то эта предваряющая его активность хорошо всем видна. И даже в тех случаях, когда перевороту не предшествуют открытые проявления насилия и беспорядки, о его приближении почти всегда свидетельствуют перемены в системе политических лояльностей и признаки трансформации связей и союзов.

Полковник, замышляющий переворот, если он умен, готовит его во многом так же, как лидер большинства в Сенате США готовится к вотированию важного законопроекта: он извлекает выгоду из прошлых услуг, обещает будущие дивиденды, апеллирует к патриотизму и верности, пытается отвлечь внимание оппозиции и расколоть ее, а когда дело подходит к решающему моменту, страхуется на предмет мобилизации и готовности к действию всех своих сторонников. Именно эта тщательная подготовка — кропотливая организация политического большинства — делает переворот безболезненным и бескровным. Сам захват власти может быть делом небольшой группировки, но в норме еще до того, как начинаются действия по захвату власти, она добивается поддержки со стороны значительной части общего числа игроков на политическом поле данного общества. В наиболее успешном варианте жертвы переворота вообще не оказывают никакого сопротивления: как только объявлен переворот, они уже знают, что проиграли, и поспешно направляются в аэропорт. Захват власти в этом смысле представляет собой завершение политической борьбы и регистрацию ее результатов — точно так же, как это происходит в день выборов в демократической стране.

От радикального преторианства к массовому: вето-перевороты и военные как охранители (guardians)

В 1960-е г. ученые потратили немало чернил и времени, обсуждая вопрос о том, играют ли военные в основном прогрессивную или реакционную роль в процессе модернизации. Большинство, кажется, согласно в том, что на Ближнем Востоке военные обычно являлись сторонниками перемен; армия, как писал Халперн, есть «авангард национализма и социальных реформ»; это наиболее сплоченный и дисциплинированный элемент «нового среднего класса», чье воздействие на общество является преимущественно революционным. В отношении Латинской Америки, однако, такого согласия отнюдь не было; факты, логика и статистика убедительно использовались как сторонниками прогрессивности, так и сторонниками консервативности²⁹.

Обе точки зрения верны. Просто для Латинской Америки характерно большее разнообразие ситуаций. За исключением Турции, практически во всех средневосточных преторианских и полупреторианских обществах после Второй мировой войны все еще происходили процессы расширения границ политической активности — от олигархии к среднему классу. Армейские офицеры рекрутируются из рядов среднего класса и выполняют свойственные среднему классу функции в профессионализированной, бюрократической среде. Там, где решение фундаментальных политических проблем требует свержения олигархии и прихода к власти среднего класса, военные неизбежно оказываются на стороне реформ. Это было справедливо и для Латинской Америки. В наиболее развитых латиноамериканских обществах — Аргентине, Чили, Бразилии — военные в начале XX в. были реформаторами. Во время Второй мировой войны и после нее офицеры играли ведущую роль или участвовали в реформаторских движениях среднего класса в Боливии, Сальвадоре, Гватемале, Гондурасе и Венесуэле. В начале 1960-х они стали центром сильного реформаторского движения среднего класса в Перу и играли прогрессивную роль в Эквадоре. Однако в Бразилии и Аргентине в 1950-е и затем в Боливии, Гватемале и Гондурасе в 1960-е роль военных стала более реакционной. Отчетливо прослеживается зависимость этой роли от степени мобилизации в политическую жизнь низших классов.

Частота военных переворотов в Латинской Америке, как показал Хосе Нун, не связана с численностью среднего класса³⁰. Преторианская политика имеет место на всех стадиях социальной мобилизации и роста политической активности. Однако влияние и значимость военного вмешательства в политику зависят от численности среднего класса. В Латинской Америке 1950-х, в тех странах, где средний и высший классы были очень немногочисленны, составляя менее 8% населения (Никарагуа, Гондурас, Доминиканская Республика и Гаити), стиль политики был все еще персоналистским, олигархическим, и военному реформатору из среднего класса еще только предстояло появиться на политической сцене. В тех странах, где средний класс был более многочисленным, составляя 8-15% всего населения, преобладающие группы в среде военных обычно играли в 1930-е и 1940-е гг. роль скорее реформаторскую и модернизаторскую. К таким странам относились Гватемала, Боливия, Сальвадор и Перу. Панама и Парагвай, где высший и средний классы в 1950 г. составляли соответственно 15 и 14%, в некоторых отношениях отклонялись от этой категории. В более крупных и сложноорганизованных обществах, где средний класс составлял от 15 до 36% всего населения, военные либо воздерживались от участия в политике и представляли собой в первую очередь профессиональную группу (Чили, Уругвай, Коста-Рика, Мексика), либо же вмешивались в политику, играя все более консервативную политическую роль (Аргентина, Куба, Венесуэла, Колумбия, Бразилия).