Полк продолжает путь
Шрифт:
На правом фланге было очень трудно. Здесь тяжело ранило командира полка Егорушкина, командир первого батальона был убит. Гитлеровцы удерживали свою последнюю линию траншей, прекрасно понимая, что взятие этой линии позволит нам сомкнуть клещи.
Коротков взглянул на часы: третий час дня. Правый фланг, который должен был в это время уже соединиться с левым, оставался неподвижным. Командир дивизии справедливо торопил правый фланг. Все было рассчитано на стремительность; промедление означало, что гитлеровцы сумеют подтянуть новые силы.
Коротков потребовал
— Товарищ ноль восемь, — сказал Коротков, — прошу вашего приказания. Я должен быть в первом батальоне. За меня останется Бобычев.
— Действуй! — услышал Коротков тяжелый бас Виноградова и выбежал из штаба.
Связной мотоцикл ждал его.
— Направо, — сказал Коротков водителю.
Водителю не надо было приказывать спешить, спешить что есть силы. Поднимая снежные вихри, мотоцикл мчал по знакомой дороге, перемахнул через траншею и, выехав на просеку, перешел на предельную скорость. Сквозь дым они проскочили просеку и остановились в расположении первого батальона.
Люди лежали, прижавшись к земле, черной от разрывов, с белыми подпалинами снега. Немцы били из хорошо оборудованного дота.
«Неужели же этот дот устрашил людей? — думал Коротков. — В течение нескольких месяцев люди готовились преодолевать куда более сложные препятствия и действительно преодолели их сегодня в бою… Нет, причиной того, что здесь не принято простое и единственно правильное решение, не неумение людей, а гибель командира батальона».
Но Короткову только казалось, что он задает себе эти вопросы и отвечает на них. Все это было значительно позднее, после боя, а в ту минуту Коротков понял одно: нельзя сейчас поднимать людей — и не потому, что они не поднимутся, а потому, что они могут снова залечь.
— Пушку вперед! — закричал Коротков.
Два артиллериста с совершенно черными лицами выкатили из-за укрытия пушку.
— Ну, товарищи, глядите! — снова крикнул Коротков.
Он нагнулся и навел орудие по стволу. Один из артиллеристов вложил снаряд. Коротков дернул шнур. Люди, лежавшие на земле, с удивлением смотрели на прихрамывающего человека в полушубке, неизвестно откуда появившегося здесь перед ними.
Дот замолчал. И без него было довольно черного вихря пуль и осколков, но то, что Коротков заставил замолчать этот дот, позволило ему крикнуть:
— Я — Коротков. Начальник штаба дивизии. Вперед, за мной, товарищи! Бей! — он скинул полушубок и еще раз крикнул: — Бей!
Он был уже впереди лежащего батальона и, прихрамывая, побежал вперед, но он знал, что люди поднимутся, он знал, что люди не могут не подняться, потому что в наивысшей момент боя там, где требуется новое и последнее усилие, он нашел верные слова и верное движение. Он пробежал несколько метров вперед и, оглянувшись, увидел, что люди бегут за ним, на ходу сбрасывая полушубки, а те, кто еще не поднялся, не смогут устоять против общего, естественного для каждого бойца движения вперед.
Еще не придумана сила, которая способна остановить людей, совершающих свой жизненный подвиг. Первый батальон ворвался в немецкие блиндажи. Люди ворвались на ходу, и Коротков вновь испытал давно знакомый ему восторг правого человека при виде возмездия. И он все время продолжал кричать «Бей!», потому что именно в этом была главная задача сражения.
Вдруг Коротков увидел людей, бегущих навстречу ему с другой стороны траншеи. В первый момент он не понял, что это свои, что это левый фланг и что на его глазах происходит соединение двух боевых потоков, завершивших окружение Фигурной рощи.
Когда он понял, что главная идея — дивизия может и должна овладеть Фигурной рощей — осуществлена, он прежде всего подумал, что надо немедленно сообщить Виноградову и что отсюда этого сделать нельзя, так как связи еще нет. Тогда он выполз из траншеи и направился назад к тому месту, где недавно лежал первый батальон, а потом вышел на просеку. Он шел, чуть покачиваясь, как человек, хлебнувший в меру для себя. Его догнал связной мотоциклист и усадил на машину.
II
Каждое событие, как бы значительно оно ни было, теряет со временем тот особый личный характер, который определяется отношением к нему участников, и само это отношение со временем изменяется.
Прошла зима, и Фигурная роща перестала быть и для Виноградова, и для Короткова, и для всей дивизии тем, чем была раньше. И о бое за Фигурную рощу стали говорить как об одном из удачных боев зимней кампании, и только.
Овладев Фигурной рощей, дивизия вела бои за поселок, бывший когда-то дачным местом, и в начале мая, овладев поселком, не остановилась, а продолжала бои за железнодорожную насыпь и, преодолев сопротивление немцев, отодвинула их за железную дорогу.
Теперь в Фигурной роще находились тылы дивизии и медсанбат. В самом поселке расположились штаб дивизии и отдельные батальоны.
Виноградов сидел за столом в своем новом кабинете — наспех побеленной комнате, одним окном выходящей на обгоревшую улицу, другим — на сарай, весь в щелях от пуль и осколков.
Напротив Виноградова сидел худой костистый человек в военной форме, но без погон. Это был Кочуров, председатель местного Совета, вошедший в поселок вместе с дивизией.
— Ужас что делается, генерал, — говорил он, морщась, как от боли. — Собрали ребятишек, почти каждый спрашивает: а где мамка? А мамку или запытали, или на фашистскую каторгу…
— Как идет эвакуация? — спросил Виноградов.
— Сегодня, как стемнеет, всех детей отправляем. А вот со взрослыми беда. Говорят: теперь Красная Армия пришла — нечего бояться. Тут вот рыбак есть, Махортов. Махортов — его фамилия. Ему семьдесят лет. Очень слабый. Не едет. Говорит: строиться буду. Ну, я пойду, — сказал Кочуров, вставая и поправляя ремень.
Виноградов в окно видел, как Кочуров пошел к дому, над которым развевался небольшой красный флаг. В спокойных майских сумерках древко и полотнище флага выделялись резко.