Полковник Коршунов (сборник с рисунками автора)
Шрифт:
Яков Абрамович собрал население кишлака и рассказал о болезнях, о врачах и о прививке оспы. Киргизы внимательно слушали. Передние сидели на земле, сзади теснились всадники. Хозяин должен был перевести речь Якова Абрамовича, но он говорил очень мало, и, когда он замолчал, рослый молодой киргиз в рваном халате молча соскочил с лошади и прошел в середину круга. Он снял халат и черную от грязи, заплатанную рубашку.
— Что хочешь, урус, делай с этим, — сказал хозяин юрты и отвернулся.
Яков Абрамович разложил инструменты и привил оспу молодому киргизу. Он сказал старику, что прививку надо сделать всем, и старик, тыча в толпу скрюченным пальцем, выбрал еще десятерых. Киргизы беспрекословно слушались его. Когда Яков Абрамович кончил, старик сказал: «Сегодня довольно, урус», —
На следующий день, очевидно, был праздник, так как утром старик зарезал двух баранов, и в его юрте собрались киргизы. Потом привели девочку, на вид лет двенадцати, и старик сказал Якову Абрамовичу:
— Это новая жена мне, урус. Четвертая жена.
Но Яков Абрамович с самого начала заметил, что старик болен сифилисом. Он вскочил с места и сказал, что советский закон не разрешает старику жениться, что он не позволит и что пусть девочку уведут отсюда, или старику будет плохо. Киргизы удивленно переглядывались. Они не поняли, что сказал Яков Абрамович. Старик страшно рассердился. Он крикнул что-то по-киргизски, и все вскочили с мест, а девочка заплакала. Потом, наступая на Якова Абрамовича, старик говорил, мешая киргизские и русские слова и захлебываясь от злости. Яков Абрамович не мог толком ничего разобрать.
— Уходи, уходи. Прочь, урус, уезжай! — кричал старик.
Яков Абрамович взял девочку за руку и вышел с ней из юрты. Снаружи собралось все население аула. Молодой киргиз, которому Яков Абрамович первому привил оспу, подошел к нему и знаками пригласил к себе в юрту. Несколько киргизов в рваных халатах вошли и сели вокруг костра. Молодой долго говорил, и остальные утвердительно кивали головами, но Яков Абрамович не понял ни слова, — киргиз говорил по-киргизски. Яков Абрамович остался жить в юрте молодого киргиза. Юрта была рваная, как халат ее хозяина, и ночью ледяной ветер дул через дыры в кошме и инеем покрывалось все внутри юрты.
Прошло два дня. Больше не удавалось собрать людей, и никто не хотел прививать оспу. Яков Абрамович читал Пржевальского и старался учиться киргизскому языку. Рано утром на третий день он проснулся, разбуженный криками и плачем. Молодой киргиз, его новый хозяин, бросился к нему, едва только Яков Абрамович вышел из юрты.
— Баран, баран. Баран джок! [54] Басмач, баран! Белесм [55] , урус? Белесм? — кричал он.
Киргизы обступили Якова Абрамовича. Женщины плакали. Молодой киргиз в отчаянии махнул рукой, вскочил на лошадь и ускакал, с места пустив лошадь в карьер. К Якову Абрамовичу подошел старик, его прежний хозяин. Он сокрушенно почмокал губами и сказал, взяв Якова Абрамовича за руку.
54
Джок — нет.
55
Белесм — понимаешь.
— Сердиться, урус, не надо. Плохо, плохо, урус. Басмач ночью приходил, басмач бараны у них угнал. Все стадо, все бараны. Вернуть надо… Как вернуть?..
Киргизы притихли. Яков Абрамович нахмурился.
— Дорогу знаешь? Куда басмачи пошли — знаешь? — спросил он старика.
— Вот сын мой знает, — услужливо закланялся старик. — Я старый, лошадь езжу плохо. Сын молодой. Хорошо дорогу знает. Поезжай, пожалуйста. Помоги, пожалуйста, урус!
Через десять минут Яков Абрамович скакал по тропе вслед за сыном старика. Сын — стройный, загорелый мальчишка лет семнадцати — отчаянно нахлестывал свою крепкую лошадь, и Яков Абрамович едва поспевал за ним. Тропа вилась по склону горы, поросшей кустарником и тянь-шаньской березой. До темноты ехали не сбавляя хода, и лошади выбились из сил и тяжело дышали. Пришлось остановиться на ночь. С рассветом снова пустились в путь. Солнце поднялось над вершинами гор, и в ущельях дымился туман.
Из-за поворота тропы выскочил конный киргиз, и его лошадь едва не столкнулась с лошадью Якова Абрамовича. Голова киргиза была обвязана грязной тряпкой, и кровь выступила сквозь повязку. Киргиз был одет в короткий овчинный полушубок и гимнастерку красноармейского образца. Трехлинейная винтовка лежала поперек его седла. Шапки не было на нем. Осадив взмыленного коня, он молча оглядел Якова Абрамовича.
— Басмач не видел? — спросил Яков Абрамович, нарочно коверкая слова. Ему казалось, что так киргиз лучше поймет его. — Басмач не видал? Нет? — повторил он. — Басмач бараны угнал. Догнать, отобрать надо. Понял? Нет?
Киргиз ответил хорошим русским языком:
— Басмачи близко. Не ходи один. Слабый ты очень человек.
Яков Абрамович хлестнул свою лошадь. Мальчик проводник погнался за ним. Незнакомый киргиз посмотрел вслед нескладной, длинной и худой фигуре Якова Абрамовича и покачал головой. Потом он тронул лошадь и поехал своей дорогой.
Через три часа бешеной скачки Яков Абрамович гнал усталую лошадь по берегу ручья на дне узкого ущелья. Вдруг мальчишка проводник пронзительно свистнул, проскакал вверх по склону ущелья, повернул лошадь обратно и исчез. Яков Абрамович, близоруко щурясь, огляделся по сторонам. Ему показалось, будто что-то пошевелилось за грудой огромных камней, и сразу из-за этих самых камней взлетел дымок и треснул выстрел. Лошадь Якова Абрамовича взвилась на дыбы и упала набок. Он едва успел соскочить. Ущелье гремело выстрелами. Яков Абрамович спокойно лег за труп лошади, широко распластав на земле свои длинные ноги, расстегнув деревянный кобур маузера, надел очки и тихо улыбнулся. Рука привычно нащупала на рукоятке пистолета пластинку с надписью — маузер был подарен Реввоенсоветом, — и Яков Абрамович вспомнил гражданскую войну. В этот момент он был почти благодарен басмачам за возможность еще раз побывать в бою.
Прилаживая приклад, Яков Абрамович всмотрелся в ту сторону, где залег противник. Выстрелы не прекращались, и Яков Абрамович сосчитал врагов. Их было шестеро, судя по выстрелам, и все шестеро сидели недалеко друг от друга. Яков Абрамович не стрелял и лежал неподвижно.
Через несколько минут выстрелы стихли, и из-за камней высунулась голова в лисьей мохнатой шапке. Желтый мех отчетливо выделялся на темных камнях. Яков Абрамович повел стволом маузера, нацелился чуть пониже шапки и нажал спуск. Шапка упала вниз, и басмачи яростным залпом ответили на выстрел Якова Абрамовича. Теперь стреляло только пять человек. Пули визжали, звонко ударялись о камни и мягко хлюпали в тело лошади. Яков Абрамович улыбался и не отвечал на пальбу басмачей.
Очень захотелось курить. Вспомнился горький запах махорочного дыма и неуклюжие козьи ножки, и как сердилась на него жена за махорочную вонь в его маленькой комнате в Киеве. Сколько они прожили в Киеве и сколько они всего прожили вместе?..
Выстрелы стихли. Минуту было очень тихо. Где-то отчетливо и резко затрещал кузнечик. Потом басмачи визгливо закричали и полезли из-за камней, стреляя на ходу. Яков Абрамович выстрелил в крайнего слева, человек споткнулся и рухнул в пропасть, руками хватая воздух. Вторым выстрелом Яков Абрамович ранил крайнего справа. Этот побежал обратно, бросив ружье и, зажимая рану руками. Целясь в третьего басмача, Яков Абрамович привстал на колено. Басмач упал. Пуля пробила ему живот. Остались двое. Они уползли за камни, не переставая стрелять.
Яков Абрамович хотел снова лечь, когда острая боль ожгла левое плечо, и сразу гимнастерка намокла от крови. Он протяжно присвистнул, ощупывая рану. Достал индивидуальный пакет и, морщась от боли, сделал себе перевязку.
Один из басмачей, очевидно раненный, пробирался за камнями выше по склону к небольшой роще кривых и низкорослых деревьев. Только теперь Яков Абрамович заметил шесть лошадей, привязанных к ветвям этих деревьев. Целясь, он неловко повернул раненое плечо и скрипнул зубами. Он выстрелил пять раз и видел, как басмач упал, потом пополз на животе и, после пятого выстрела, затих неподвижно. Тогда Яков Абрамович перезарядил маузер и, методически целясь, перестрелял басмаческих лошадей. Он убил наповал пять из них, и только одна, раненная в живот, разорвала повод и проскакала по камням, хрипя и истекая кровью.