Полководец. Война генерала Петрова
Шрифт:
Маршал А.М. Василевский называет этот приказ «одним из самых сильных документов военных лет по глубине патриотического содержания, по степени эмоциональной напряженности».
Вот несколько отрывков из этого приказа:
«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население».
«Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения, и что хлеба у нас всегда будет в избытке… Такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.
Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны; территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети… После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории — стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов
«Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад!»
«Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».
«Можем ли мы выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов. Чего же у нас не хватает?
Не хватает порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, в полках, в дивизиях у в танковых частях, авиаэскадрильях. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину».
Этим приказом предписывалось снимать командующих армиями, командиров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск. Те же меры предлагалось применять и к командирам и комиссарам полков и батальонов за оставление воинами без приказа боевых позиций.
Этим приказом вводились штрафные батальоны, что имело самое прямое отношение ко мне.
Причем если для всех этот приказ был «ни шагу назад», то в моей личной судьбе с этого приказа началось «движение вперед».
Дальше, чтобы мой рассказ не выглядел натяжкой, я для подтверждения высказанной выше мысли приведу цитату из воспоминаний, которые были написаны мной в 1966 году и опубликованы в книге «Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны», то есть задолго до того, как была задумана эта книга о Петрове, и являются, по сути дела, таким же документом, как и многие другие, приведенные в этой книге по иным поводам.
Здесь читатели опять встретятся с проблемой, давно решенной на XX съезде КПСС. Но я пишу об этом не для того, чтобы ворошить старые дела и высказывать обиды. Просто этот факт был в моей биографии и, как говорится, из песни слова не выкинешь, тем более что все это имело прямое отношение и к Петрову. Итак, из моих воспоминаний:
«Эти воспоминания придется начать с того, что я не знал о грянувшей войне. В наши дни может показаться странным — как такое оглушительное, потрясшее весь мир событие могло пройти мимо какого-нибудь человека. И все же это так. Я не знал о начавшейся войне ни 22 июня 1941 г., ни через неделю, ни через месяц. Не может такое быть? Очень даже может.
В те дни я сидел в одиночной камере.
За что я угодил сюда? В те годы попасть в тюрьму было очень просто. Достаточно было сказать… Впрочем, это не тема наших воспоминаний. О тех временах написано много… Не берусь делать каких-либо обобщений. Скажу лишь о себе.
Я жил с родителями в Ташкенте. В 1939 г., после окончания средней школы, поступил в Ташкентское военное училище им. В.И. Ленина.
В мае 1941 г. в училище произошел очередной выпуск лейтенантов. Но на складе остался невыданным один комплект обмундирования: шинель и гимнастерка с двумя кубарями на петлицах, новый хрустящий ремень, хромовые сапоги, чемодан и прочее “приданое” молодого командира. Это был мой комплект. Его шили для меня. Я ходил на примерки.
Меня арестовали незадолго до выпуска. И вот за что.
Однажды, готовясь к семинару, я читал брошюру о работе Ленина “Что делать?”… Сразу предупреждаю: никаким сознательным борцом против культа личности Сталина я не был. Просто я очень любил Ленина, и меня коробило от того, что о Ленине вспоминали все реже.
Вот и в тот вечер, читая брошюру, я подчеркнул в ней красным карандашом имя Ленина — оно упоминалось 60 раз, а синим карандашом — Сталина, о нем говорилось 80 раз. Затем сказал соседу, такому же курсанту, как я, он сидел за этим же столом:
— Черт знает что! Когда Ленин писал “Что делать?”, он даже не знал, что на свете существует Сталин. Они встретились гораздо позже! Ну почему нужно заслонять Ленина Сталиным? Зачем ему приписывать то, чего он не делал?
Я показал соседу свои подсчеты в брошюре. Этого было достаточно. Меня арестовали. В 19 лет я стал “врагом народа”. Первый вопрос, который мне задали на допросе, звучал так:
— Кто вам давал задание компрометировать вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина?
Серьезная формулировка для тех дней! И попробуйте на этот вопрос ответить!
Однако вернемся к воспоминаниям о войне. Через несколько месяцев меня перевели в общую камеру. Естественно, я стал спрашивать, какие новости на воле. Мой собеседник, исхудавший человек, печально сказал:
— Дела плохи, наши войска оставили Киев.
В полной уверенности, что со мной говорит сумасшедший, я отошел от этого человека подальше. Затем я заговорил с другим, третьим.
И стал замечать, что теперь уже от меня люди отходят с опаской. Они меня принимают за помешанного. И не напрасно — может ли быть человек нормальным, если у него в сознании провал, если он ни слова не знает о войне, которая полыхает над страной уже несколько месяцев?
Вот так я впервые услышал о войне. Дальнейшее развивалось по обычной для тех времен схеме. Чтоб не погибнуть в подземелье и выйти под небосвод, я "признал вину”. Несправедливый суд… Пересыльный пункт. Обледеневшие товарные вагоны. Долгий путь на север. Лагеря».
Напомню: арестовали меня еще до начала Великой Отечественной войны. Именно в те годы и над головой Ивана Ефимовича ходили тучи, которые описаны мной в главах о «персональном деле» Петрова, обвиненного в связи
Каюсь и винюсь перед светлой памятью Ивана Ефимовича, никогда он солдафоном не был. Но ложь моя, как говорится, была во спасение. К тому же Петров действительно никогда в разговорах со мной не касался каких-либо политических тем и, тем более, не высказывал никаких сомнений. Такую же напраслину я наговаривал и на умнейшего и доброжелательного ко мне редактора газеты «Фрунзенец», который часто беседовал со мной на литературные темы и главным образом давал советы как молодому начинающему писателю. Но и он тоже никогда не вел со мной разговоров, в которых был бы какой-то подтекст.
В общем, я сделал все, чтобы не бросить тень на этих людей. И то, что оба остались на свободе в те очень опасные дни, служит лучшим подтверждением того, что я говорю правду.
Перед началом битвы за Кавказ я находился в лагере, на лесоповале, там, где, как в песенке поется, «шпалы кончились и рельсов нет», — в далеком Тавдинлаге.
Я несколько раз писал письма в Верховный Совет Михаилу Ивановичу Калинину с просьбой отправить меня на фронт, в действующую армию. Я человек с хорошей военной подготовкой, писал я, дайте мне возможность бить врагов и доказать тем самым свою преданность родине. Ответа на эти письма я не получал, скорее всего, они не доходили до адресата.
Как это ни странно, нефть сыграла большую роль и в моей судьбе. Когда нависла угроза над Кавказом и перспектива для страны и армии остаться без горючего стала реальной, Государственный Комитет Обороны или какая-то другая руководящая инстанция решили сделать запасы нефти на Урале. Меня коснулось решение о строительстве нефтеям возле Свердловска. Летом 1942 года в нашем лагере срочно были отобраны люди поздоровее и помоложе, в число которых попал и я. В эшелоне, состоящем из красных теплушек, нас быстро привезли в Свердловск и разместили в лагере на окраине города. Мы стали строить нефтеямы. Строить, пожалуй, громко сказано. Все расчеты были сделаны инженерами, а мы, как простые землекопы с тачками и носилками, рыли огромные котлованы, к которым подвели железнодорожные ветки, и прямо из цистерн в эти котлованы сливали нефть. Там, где довелось работать мне, нефтеям было вырыто много, запасы сделаны большие, наверное, были такие же хранилища и в других промышленных центрах, но я этого не знаю. Вот так я, в то время сам не ведая о том, соприкоснулся с Петровым, который защищал источники нефти на Кавказе.
Воспользовавшись близостью большого города, я однажды попросил вольнонаемного работника бросить в почтовый ящик в городе мое очередное письмо Калинину. Вот это письмо и дошло, так как в конце 1942 года поступил ответ (как выяснилось потом, не мне одному), в нем говорилось: удовлетворить просьбу заключенного (имярек) и отправить на фронт с зачислением в штрафную роту, чем дать возможность искупить свою вину перед родиной, а если эта возможность не будет использована вышеназванным (имярек), то досиживать оставшийся срок после окончания войны. Скажу еще и о том, что приказ № 227 от 28 июля 1942 года был подписан в день моего рождения, и с этой строжайшей бумаги у меня начиналась новая жизнь.
Я был зачислен в одну из создавшихся, согласно этому приказу, штрафных рот. Строгое положение об этих ротах требовало искупить вину кровью, то есть штрафник должен быть ранен или убит, только после этого снималась вина.
Надо сказать, при всей строгости и, как, может быть, покажется в наши дни, жестокости положения о штрафных ротах для многих в те дни эта суровость все же была возможностью искупления. Ведь иногда случалось: в бою оплошал человек, растерялся, порой даже не сам, а подчиненные подвели командира, отступили, не выдержали. Что же, сразу к стенке или к вырытой могиле ставить? Конечно же такого командира лучше бы направить в штрафную роту — больше пользы и для него, и для родины. И вот состоялась эта суровая справедливость — из первых штрафников. Тяжело, очень тяжело тому, кто был без пяти минут лейтенантом, начинать войну даже не рядовым красноармейцем, а еще ниже — совсем бесправным и даже в каком-то отношении презираемым штрафником.
Ну да ладно, речь не обо мне, речь о Петрове. И поскольку он вложил в меня очень многое как мой наставник в военном деле и просто как человек еще до того, как я поступил в училище, скажу еще несколько слов, имеющих самое прямое отношение к Петрову, потому что умелыми действиями своими на фронте я обязан конечно же и ему.
Я прошел путь от рядового до гвардии полковника. Награжден всеми боевыми наградами, доступными солдату и фронтовому лейтенанту, начиная от медали «За боевые заслуги» и кончая званием Героя Советского Союза. И вот уже более сорока лет ношу высокое звание коммуниста.