Полководец
Шрифт:
На вокзале в Ташкенте меня встретили мать, отец, близкие друзья и много незнакомых людей. Все они были с букетами цветов. Был яркий летний день, цветов в это время в Ташкенте много; клумбы на привокзальной площади, цветы в руках встречающих – все это для меня после фронта было похоже на сказку, ведь шел еще 1944 год.
Был среди встречающих и один «официальный» товарищ, который руководил этой встречей. Он подошел и сказал, то меня ожидает машина и я со всеми гостями могу поехать к себе домой. Его слова меня озадачили, потому что я был старшим лейтенантом, получал по тем временам весьма небольшие деньги, 900 рублей, а буханка хлеба в те годы стоила
– Не беспокойся, сынок, все в порядке, там все приготовлено.
Я не понимал, из каких достатков она могла все приготовить, но когда мы подъехали к дому и вошли во двор, понял, что эту встречу подготовили не мои родители, а узбекское правительство.
Во дворе, в саду под деревьями стояли длинные накрытые столы. В конце двора был виден большой казан с пловом, а около него ходил в белом фартуке и колпаке повар. Рядом с казаном стоял огромный медный самовар, видимо, привезенный из какой-то чайханы.
Гости сели за столы, и мы пропировали до вечера.
Вечером все тот же товарищ, который руководил организацией встречи, сказал мне:
– Завтра утром Усман Юсупович ждет вас у себя в Центральном Комитете КП Узбекистана.
На следующее утро я побрился, почистился, надраил свои ордена и отправился в ЦК. Тогда Центральный Комитет КП Узбекистана находился в том здании на улице Гоголя, где теперь расположена Академия наук Узбекистана.
И вот навстречу мне идет в белом чесучовом кителе, в защитного цвета галифе и сапогах лобастый, с бритой головой, веселый, улыбающийся Усман Юсупович.
Он обнял меня, трижды по узбекскому обычаю прижал к своей груди. Поздравил с высоким званием Героя и пригласил сесть к столу.
Когда он попросил меня рассказать о том, за что я был удостоен этого звания, я ему сказал:
– Усман-ака, раз мы находимся в Узбекистане, разрешите и мне говорить на узбекском языке.
Усман Юсупович удивленно вскинул брови. Он даже не понял, что я имею в виду, наверное, предполагал, что, как многие русские, живущие здесь, я заговорю на каком-то упрощенном, полурусском-полуузбекском жаргоне. Но когда я заговорил на чистом узбекском языке, Юсупов был поражен и обрадован.
Я не хвастаюсь, говоря о том, что свободно владею узбекским языком. Он для меня был языком моего детства, юности. Я научился ему, когда жил в узбекской махалле, играл в ашички, в лянги, лазил по садам с узбекскими ребятами, В те дни я больше говорил по-узбекски, чем по-русски. Пожалуй, только дома с отцом и матерью по-русски, а все остальное время с ребятами по-узбекски.
Выслушав мой рассказ о фронтовых делах и о том, как учился здесь в школе, занимался боксом во Дворце пионеров, как стал курсантом Ташкентского военного училища, Усман Юсупович еще раз вышел из-за стола, еще раз обнял меня и сказал:
– Ну что ж, хоть ты и русский, но ты и сын узбекского народа, так и будем считать! – Затем Юсупов попросил: – Я понимаю, что тебе хочется побыть с отцом и с матерью, и ты с ними побудешь, но идет война, фронту нужно стратегическое сырье. Хлопок – это стратегическое сырье. Я прошу тебя побывать хотя бы в ближайших от Ташкента колхозах, выступить там перед колхозниками, рассказать им о том, как вы воюете на фронте, как вы бьете фашистов, и напомнить, что хлопок, который они здесь выращивают, тоже очень
На этом мы и порешили. Усман Юсупович пригласил меня в этот день к себе домой пообедать с ним. В назначенное время я был на квартире Усмана-ака. С нами за столом была его жена. Кстати, она украинка – Юлия Леонидовна Степаненко. О многом мы говорили с Усманом Юсуповичем. Он угощал меня вином и говорил, что сегодня мне можно и нужно выпить как фронтовику, а ему нельзя – надо возвращаться после обеда на работу.
Вот здесь за столом, уже к концу обеда, Усман Юсупов сказал мне на всю жизнь запомнившиеся слова:
– Учти, дорогой Володя. Эта награда, которую ты получил, эта звездочка, которая сияет на твоей груди, будет тебе помогать в жизни. Ты будешь расти, будешь продвигаться вперед и по работе и по должности. Но представь себе это восхождение как восхождение в гору. Вот ты идешь в гору, рядом с тобой идут другие люди, и, как это бывает в горах, иногда из-под ног выкатывается камень, можно оступиться, можно даже упасть. Но если это произойдет с каким-то другим человеком, он встанет, отряхнется и пойдет дальше. А вот если такая беда произойдет с тобой, Золотая Звезда превратится уже в тяжелый груз. Тебе, если ты не оправдаешь великое доверие, которым наделили тебя партия и правительство, подняться будет намного тяжелее.
Всю жизнь помню я эти мудрые слова Усмана Юсупова.
На следующее утро за мной прислали машину, и я поехал выступать перед колхозниками. К своему удивлению, проезжая по городу, я увидел свой огромный портрет около сквера Революции, затем еще один на Ходре. Под ними была подпись: «Сын узбекского народа Герой Советского Союза Владимир Карпов».
Вот таким, даже в мелочах государственно мыслящим человеком был Усман Юсупов. Встречу с молодым парнем, ставшим Героем Советского Союза, он использовал для укрепления интернациональных чувств, для поднятия трудового энтузиазма уставших за годы войны колхозников, для того, чтобы поучить уму-разуму и меня, молодого человека, удостоенного высокой награды.
В 1947 году мы с Юрием окончили академию, защитили дипломы и разъехались. Юра получил назначение на должность командира мотоциклетного батальона, а меня направили на дальнейшую учебу на Высшие академические курсы Генерального штаба.
В октябре того же 1947 года дом Петровых посетило горе – скончалась мать Ивана Ефимовича, Евдокия Онуфриевна. Ей было 85 лет и прожила она большую, нелегкую жизнь. Иван Ефимович помнил ее нешутливое пожелание о том, чтобы ее похоронили с музыкой, и исполнил просьбу матери. Евдокию Онуфриевну хоронили с военным оркестром, который шел за гробом и играл от дома до кладбища. Рядом с Иваном Ефимовичем в эту скорбную минуту, и тоже от дома до кладбища, шел его друг Усман Юсупов, шли сослуживцы, знавшие Евдокию Онуфриевну. Мать была старая, верующая в бога женщина, а сын, несмотря на высокий пост и звание, не считал возможным разубеждать ее в таком преклонном возрасте и тем более препятствовать совершению обряда, о котором она перед смертью его попросила. Евдокию Онуфриевну отпевали в Александро-Невском храме, на так называемом русском кладбище, на окраине Ташкента. Там ее и похоронили.