Полное собрание рассказов в одном томе.
Шрифт:
Тот посмотрел на него, ничего не сказал, зашуршал опять газетой.
– Пристегнитесь ремнями! – сказала миловидная молодая женщина. – Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед – ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
– Велят ремень застегнуть.
– Ничего, – сказал сосед, отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: – Дети – цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
– Как это? – не понял Чудик.
Читатель громко засмеялся и больше не стал говорить. Быстро стали снижаться. Вот уж земля – рукой подать, стремительно
– Мы, кажется, в картошку сели?
– Что вы, сами не видите? – ответил летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.
– Эта?! – радостно воскликнул он и подал читателю. У того даже лысина побагровела.
– Почему надо обязательно руками хватать! – закричал он шепеляво.
Чудик растерялся.
– А чем же?..
– Где я ее кипятить буду? Где?!
Этого Чудик тоже не знал.
– Поедемте со мной? – предложил он. – У меня тут брат живет, там вскипятим… Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету.
Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.
В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:
«Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка».
Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
– Составьте иначе. Вы взрослый человек, не в детсаде.
– Почему? – спросил Чудик. – Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали…
– В письмах можете писать что угодно, а телеграмма – это вид связи. Это открытый текст.
Чудик переписал:
«Приземлились. Все в порядке. Васятка».
Телеграфистка сама исправила два слова: «приземлились» и «Васятка». Стало: «долетели», «Василий».
– «Приземлились»… Вы что, космонавт, что ли?
– Ну ладно, – сказал Чудик. – Пусть так будет.
…Знал Чудик, есть у него брат Дмитрий, трое племянников… О том, что должна еще быть сноха, как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.
Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:
Тополя-а-а…Тополя-а-а…Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:
– А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно? – И хлопнула дверью.
Брату Дмитрию стало неловко.
– Это… там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая.
Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца…
– А помнишь?.. – радостно спрашивал брат Дмитрий. – Хотя кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уж не стали оставлять. И все равно: только отвернутся, а я около тебя – опять целую. Черт знает что за привычка была. У самого-то еще сопли по колена, а уж… это… с поцелуями…
– А помнишь?! – тоже вспоминал Чудик. – Как ты меня…
– Вы прекратите орать? – опять спросила Софья Ивановна совсем зло, нервно. – Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же – разговорились.
– Пойдем на улицу, – сказал Чудик.
Вышли на улицу, сели на крылечке.
– А помнишь?.. – продолжал Чудик.
Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.
– Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке!.. Сколько злости!
Чудик стал успокаивать брата.
– Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они психи. У меня такая же.
– Ну чего вот невзлюбила?! За что? Ведь она невзлюбила тебя… А за что?
Тут только понял Чудик, что да, невзлюбила его сноха. А за что, действительно?
– А вот за то, что ты никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает… Она и меня-то тоже ненавидит, что я не ответственный, из деревни.
– В каком управлении-то?
– В этом… горно… Не выговорить сейчас. А зачем выходить было? Что она, не знала, что ли?
Тут и Чудика задело за живое.
– А в чем дело, вообще-то? – громко спросил он, не брата, кого-то еще. – Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так смотришь – выходец из деревни. Надо газеты читать!.. Что ни фигура, понимаешь, так – выходец, рано пошел работать.
– А сколько я ей доказывал: в деревне-то люди лучше, незаносистые.
– А Степана-то Воробьева помнишь? Ты ж знал его…
– Знал, как же.
– Уж там куда деревня!.. А пожалуйста: Герой Советского Союза. Девять танков уничтожил. На таран шел. Матери его теперь пожизненно пенсию будут шестьдесят рублей платить. А разузнали только недавно, считали – без вести…
– А Максимов Илья!.. Мы ж вместе уходили. Пожалуйста, кавалер Славы трех степеней. Но про Степана ей не говори… Не надо.
– Ладно. А этот-то!..
Долго еще шумели возбужденные братья. Чудик даже ходил около крыльца и размахивал руками.
– Деревня, видите ли!.. Да там один воздух чего стоит! Утром окно откроешь – как, скажи, обмоет тебя всего. Хоть пей его – до того свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными…
Потом они устали.
– Крышу-то перекрыл? – спросил старший брат негромко.
– Перекрыл. – Чудик тоже тихо вздохнул. – Веранду подстроил – любо глядеть. Выйдешь вечером на веранду… начинаешь фантазировать: вот бы мать с отцом были бы живые, ты бы с ребятишками приехал – сидели бы все на веранде, чай с малиной попивали. Малины нынче уродилось пропасть. Ты, Дмитрий, не ругайся с ней, а то она хуже невзлюбит. А я как-нибудь поласковей буду, она, глядишь, отойдет.