Полное собрание рассказов в одном томе.
Шрифт:
Марфа захлюпала.
– Антип, а Антип!.. Прости ты меня, если я чем-нибудь тебя обижаю, – проговорила она сквозь слезы.
– Ерунда, – сказал Антип. – Ты меня тоже прости, если я виноватый.
– Играть тебе не даю…
– Ерунда, – опять сказал Антип. – Мне дай
– Хочешь, читушечку тебе возьмем?
– Можно, – согласился Антип.
Марфа вытерла слезы, встала.
– Иди пока в магазин, а я ужин соберу.
Антип надел брезент и стоял посреди избы, ждал, когда Марфа достанет из глубины огромного сундука, из-под тряпья разного, деньги. Стоял и смотрел на ее широкую спину.
– Вот еще какое дело, – небрежно начал он, – она уж старенькая стала… надо бы новую. А в магазин вчера только привезли. Хорошие! Давай – заодно куплю.
– Кого? – Марфина спина перестала двигаться.
– Балалайку-то.
Марфа опять задвигалась. Достала деньги, села на сундук и стала медленно и трудно отсчитывать. Шевелила губами и хмурилась.
– Она же у тебя играет еще, – сказала она.
– Там треснула досочка одна… дребезжит.
– А ты заклей. Возьми да варом аккуратненько…
– Разве можно инструмент варом? Ты что, бог с тобой!
Марфа замолчала. Снова стала считать деньги. Вид у нее был строгий и озабоченный.
– На. – Она протянула Антипу деньги. В глаза ему не смотрела.
– На четвертинку только? – У Антипа отвисла нижняя губа. – Да-а…
– Ничего, она еще у тебя поиграет. Вон как хорошо сегодня играла!
– Эх, Марфа!.. – Антип тяжело вздохнул.
– Что «эх»? Что «эх»?
– Так… проехало. – Антип повернулся и пошел к двери.
– А сколько она стоит-то? – спросила вдруг Марфа сурово.
– Да она стоит-то копейки! – Антип остановился у порога. – Рублей шесть по новым ценам.
– На. – Марфа сердито протянула ему шесть рублей.
Антип подошел к жене скорым шагом, взял деньги и молча вышел: разговаривать или медлить было опасно – Марфа легко могла раздумать.
Критики
Деду было семьдесят три, Петьке, внуку, – тринадцать. Дед был сухой и нервный и страдал глухотой. Петька, не по возрасту самостоятельный и длинный, был стыдлив и упрям. Они дружили.
Больше всего на свете они любили кино. Половина дедовой пенсии уходила на билеты. Обычно, подсчитав к концу месяца деньги, дед горько и весело объявлял Петьке:
– Ухайдакали мы с тобой пять рубликов.
Петька для приличия делал удивленное лицо.
– Ничего, прокормют, – говорил дед (имелись в виду отец и мать Петьки. Дед Петьке доводился по отцу). – А нам с тобой это для пользы.
Садились всегда в первый ряд: дешевле, и потом, там дед лучше слышал. Но все равно половину слов он не разбирал, а догадывался по губам актеров. Иногда случалось, что дед вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать. А в зале никто не смеялся. Петька толкал его в бок и сердито шипел:
– Ты чего? Как дурак…
– А как он тут сказал? – спрашивал дед.
Петька шепотом пересказывал деду в самое ухо:
– Не снижая темпов.
– Хе-хе-хе, – негромко смеялся дед уже над собой. – А мне не так показалось.
Иногда дед плакал, когда кого-нибудь убивали невинного.
– Эх вы… люди! – горько шептал он и сморкался в платок.
Вообще он любил высказаться по поводу того, что видел на экране. Когда там горячо целовались, например, он усмехался и шептал:
– От черти!.. Ты гляди, гляди… Хэх!
Если дрались, дед, вцепившись руками в стул, напряженно и внимательно следил за дракой (в молодости, говорят, он охотник был подраться. И умел).
– Нет, вон тот не… это… слабый. А этот ничего, верткий.
Впрочем, фальшь чуял.
– Ну-у, – обиженно говорил он, – это они понарошке.
– Так кровь же идет, – возражал Петька.
– Та-а… кровь. Ну и что? Нос, он же слабый: дай потихоньку, и то кровь пойдет. Это не в том дело.
– Ничего себе не в том!
– Конечно, не в том.
На них шикали сзади, и они умолкали.
Спор основной начинался, когда выходили из клуба. Особенно в отношении деревенских фильмов дед был категоричен до жестокости.
– Хреновина, – заявлял он. – Так не бывает.
– Почему не бывает?
– А что, тебе разве этот парень глянется?
– Какой парень?
– С гармошкой-то. Который в окно-то лазил.
– Он не лазил в окно, – поправлял Петька; он точно помнил все, что происходило в фильме, а дед путал, и это раздражало Петьку. – Он только к окну лез, чтобы спеть песню.
– Ну, лез. Я вон один раз, помню, полез было…
– А что, он тебе не глянется?
– Кто?
– Кто-кто!.. Ну парень-то, который лез-то. Сам же заговорил про него.
– Ни вот на столько. – Дед показывал кончик мизинца. – Ваня-дурачок какой-то. Поет и поет ходит… У нас Ваня-дурачок такой был – все пел ходил.
– Так он же любит! – начинал нервничать Петька.
– Ну и что, что любит?
– Ну и поет.
– А?
– Ну и поет, говорю!
– Да его бы давно на смех подняли, такого! Ему бы проходу не было. Он любит… Когда любют, то стыдятся. А этот трезвонит ходит по всей деревне… Какая же дура пойдет за него! Он же несурьезный парень. Мы вон, помню: поглянется девка, так ты ее за две улицы обходишь – потому что совестно. Любит… Ну и люби на здоровье, но зачем же…