Полное собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Попробую, как сумею, надеюсь, тов. Зощенко не рассердится на меня. Итак, приступил.
Наверно начну, так и полагается, с самого начала. Сама книжечка не страшит читателя своим средним форматом (т. е. не толстенькая).
Бумага этой книжоночки, также можно сказать, терпимая и, вообще, ежели строго подходить к книжонке с внешней стороны, то, пожалуй, выдержит, хотя и не строгую, но все же критику.
А вот, ежели напустить на себя смелость критикнуть про ее внутреннюю сторону, то тоже сказать плохого не найдется.
Вот хотя бы прочитать первую часть этой книжонки.
Как?то невольно позавидуешь такому человеку, как Вы.
Думаешь это, и откуда у человека столько таланта взялось.
Ну, прямо прелесть, ведь это — настоящий современный Чехов. Прямо у Вас получается еще как?то почехее (от слова Чехов).
Да, как же, и рассказики довольно маленькие и довольно?таки веселящие душу читателя.
И сколько?то в этих рассказах чего?то родного, понятного. Читаешь — и не хочется проверять страницы, скоро ли дочитаешь, а хочется, чтобы без конца тянулись Ваши рассказы.
А вот не успел глянуть, как уже подходит второй отдел Вашей же книжечки. (Начинаются рассказы: «Игра природы», «Административный восторг» и т. д.)
Что же можно сказать про этот отдельчик?
Да, нужно признаться, я по секрету Вам признаюсь, что этот отдельчик как?то слабее от первого.
Оно?то правда, также хороши, но все же слабее, это, конечно, на мой взгляд.
Читаю третий отдел Вашей же книжечки. Читаю даже Ваше предупреждение к этому отделу.
И вот там говорится, что «некоторые Ваши недоброжелатели находят, что эти рассказы (т. е. третьего отдела) лучше многих последующих Ваших рассказов».
Да, я соглашаюсь, что это именно говорят недоброжелатели по отношению к Вам.
А я бы сказал, что эти рассказы (третий отдел) совсем слабенькие, ежели, конечно, сравнить их с первым отделом.
Не проглядывает там резкого юмора, как это в первом отделе.
А, в общем и целом, книжонка Ваша прямо?таки хорошо действует, да и при том на человеческий организм. Можно без пристрастия сказать, что действует оздоровляющим образом.
Вот, все хорошо, да только что Вам пришло в голову такое заглавие дать («Над кем смеетесь»)?
Видите, читаешь себе и от души посмеиваешься, правда, пока забудешься. А вот стоит вспомнить это заглавие, неотвязная мысль и пристанет, что смеешься, а только сам над собой. Надумаешься, затем еще и поразмыслишь, возьми да сам себе и внушаешь, не плакать же.
А, может быть, я в порядке самокритики смеюся, и снова продолжаешь смеяться.
Да все равно тов. Зощенко не увидит и не услышит. А вот ежели Вы нэпмана высмеиваете, так, пожалуй, тогда уже смело, без всякого на то размышления смеешься.
Да и в самом деле, что такое нэпман?
Да не меньше, как социально вредный элемент.
Вдоволь можно посмеяться. Думаю и Вы, т. Зощенко, не будете обижаться. Вот как будто бы и критика моя подошла к концу. А теперь, наверно, начну по личному вопросу. Вот видите ли, тов. Зощенко, в процессе моего писания отзыва у меня явилось этак скромное желаньице, чтобы Вы черкнули мне хотя бы пару слов.
А спросите у меня про что, так я и сам не могу сказать.
Да и о чем задумываться? Вам, наверно, видней, не учить же мне Вас о чем писать (наверное, Вам это не в первый раз приходится). А Вы знаете, как это будет лестно, да я Вам на бумаге не сумею передать.
Скажем, к примеру, такой случай: разговорились (так бывает в компании) примером о современной литературе, о современных писателях. Как это они, мол, теперь близко к массам этак стоят. Мне самому приходится частенько вмешиваться и рассказывать, да что, мол, вы говорите, ежели я, например, самого М. Горького видел, в двух аршинах от него стоял. Вот, милые, как на ладони, стоит да улыбается своей горькой усмешкой. (А видать?то я, правда, видел, это было дело в городе Харькове, может быть, Вы знаете, в профсоюзном саду. И видел?то всего не так давно, в этом году, 1928, если не ошибаюсь, в июне месяце.) А вот еще будет о чем рассказать.
Пройдут времена, а у меня Ваше письмо будет храниться и уж при случае, когда Вы достигнете значения в мировом масштабе, как советский писатель, то и тут придется о чем поговорить. Т–ща Зощенко, как же, я хорошо знаю, скажу, да я с ним, может, переписку имел, придется говорить в теплом кругу товарищей — любителей поговорить о современной литературе и о современных писателях.
Вы уж не откажите и сделайте такую милость — напишите. Я Вам и марочку почтовую пересылаю (а марочка стоимости 10 коп.). Вам только бумажечки да конверта на свой счет придется послать. С этим, наверно, как и подобает хорошему писателю, есть такое добро. Чернильца, думаю, также хватает, а в крайнем случае так и карандашиком не побрезгуйте. А вот мой и адресок (следовательно, кто просит, чтобы Вы написали)…
Я знавал одного товарища, так он мне такую историю рассказал и вдобавок божится, что сущая правда. Говорит: это я послал письмо (не рассказывал, правда, содержания того письма) одному современному писателю. — Дальше, — говорю я ему. — А что же дальше, а он да возьми, сотвори фельетончик. Спасибо, говорит, хоть фамилию заменил, а то прямо?таки стыдно по улице пройтись. Да и то, рассказывает, хотя фамилия как бы переменная, а все?таки так и кажется, что все узнают, что это, дескать, тот идет, что про него в фельетоне говорится. А надо заметить, что?что, а уж фельетоны сейчас в моде, каждый, наверно, читает. Так вот, т. Зощенко. Я теперь напуган этим товарищем. Думаю, хотя и чепуху пишешь, а чем черт не шутит, не лазил же я в голову писателя, примером, скажем, в Вашу головенку.
Возьмет да и взбредет ему в голову написать что?нибудь. Возьмет, как выражаются по–вашему (писательскому), прочтет письмо и усмехнется, мол, есть сюжет, давай напишу.
Так вот, т. Зощенко.
Ежели, паче чаяния, у Вас появится мысль написать что?нибудь, так уж, пожалуйста, фамилию перемените, я серьезно прошу. Может быть, Вы будете сильно заняты. Может быть, расстроенный. Да, может быть, черт Вас знает что.
Так что и в голову, может быть, не полезет про какие?то сюжеты обдумывать. Теперь, т. Зощенко, я все же снова обращаюсь к Вам, чтобы Вы что?нибудь да и черкнули мне.