Полное собрание сочинений. Том 1. 1893–1894
Шрифт:
Превосходная характеристика нашего либерально-народнического общества.
Спрашивается, кто же теперь последовательнее: «народники» ли, продолжающие возиться и нянчиться с этим «обществом», угощающие его изображением ужасов «грядущего» капитализма, «грозящего зла» [144] , как выразился автор статьи, призывающие его представителей сойти с неправильного пути, на который «мы» уклонились и т. д., – или марксисты, которые так «узки», что резко отграничивают себя от общества и считают необходимым обратиться исключительно к тем, кто не «удовлетворяется» и не может удовлетвориться «утробными процессами», для кого идеалы – нужны, для кого они являются вопросом повседневной жизни.
144
Грозящего чему? утробным процессам? Капитализм не только не «грозит» им, а, напротив, обещает тончайшие и изысканнейшие
Это – отношение институтки, – продолжает автор. Это
«свидетельствует о глубоком развращении мысли и чувства… никогда еще не было такого приличного, лакированного, такого невинного и вместе с тем глубокого разврата. Разврат этот есть целиком достояние нашей новейшей истории, достояние мещанской культуры [т. е. буржуазных, капиталистических порядков, точнее сказать. К. Т.], развившейся на почве барства, дворянского сентиментализма, невежества и лени. Мещанство принесло в жизнь свою науку, свой нравственный кодекс и свои софизмы».
Казалось бы, автор настолько верно оценил действительность, чтобы понять и единственно возможный выход. Ежели все дело в нашей буржуазной культуре, – значит, не может быть иных «залогов будущего», кроме как в «антиподе» этой буржуазии, потому что он один окончательно «дифференцирован» от этой «мещанской культуры», окончательно и бесповоротно враждебен ей и неспособен ни на какие компромиссы, из которых так удобно выкраивать «либеральные паспорта».
Но нет. Можно еще помечтать. «Культура» – действительно одно «мещанство», один разврат. Но ведь это только результат старого барства (сам же сейчас признал, что она создана новейшей историей, той историей, которая именно и уничтожила старое барство) и лени – нечто, значит, случайное и не имеющее прочных корней и т. д., и т. д. Начинаются фразы, не имеющие никакого смысла, кроме отворачивания от фактов и сентиментального мечтания, закрывающего глаза на наличность «взаимно-противоположных сил». Слушайте:
«Ему (мещанству) нужно водворить их (науку, нравственный кодекс) на кафедре, в литературе, в суде и в других пунктах жизни. [Выше мы видели, что оно уже водворило их в таком глубоком «пункте жизни», как деревня. К. Т.] Оно прежде всего не находит для этого достаточно годных людей и, по необходимости, обращается к людям других традиций. [Это русская-то буржуазия «не находит людей»?! Не стоит и опровергать этого, тем более, что автор сам себя ниже опровергнет. К. Т.] Люди эти не знают дела [русские капиталисты?! К. Т.], шаги их неопытны, движения неуклюжи [достаточно «знают дело», чтобы получать десятки и сотни процентов прибыли; достаточно «опытны», чтобы практиковать повсеместно track-system {88} ; достаточно ловки, чтобы получать покровительственные пошлины. Только тому, кто непосредственно и прямо не чувствует на себе гнета этих людей, только мелкому буржуа и могла померещиться такая фантазия. К. Т.]; они стараются подражать западноевропейской буржуазии, выписывают книжки, учатся [вот уже автор сам должен признать фантастичность сочиненного им сейчас мечтания: будто у нас «мещанская культура» развилась на почве невежества. Неправда. Именно она принесла пореформенной России ее культурность, «образованность». «Подрумянивать истину», изображать врага бессильным и беспочвенным «вообще всегда излишне». К. Т.]; порой их берет сожаление о прошлом, а порой раздумье о будущем, так как слышны откуда-то голоса, что мещанство есть только наглый временщик, что наука его не выдерживает критики, а нравственный кодекс и совсем никуда не годится».
88
Trucksystem – система выплаты заработной платы рабочим товарами и продуктами из фабричных лавок, принадлежащих фабрикантам. Эта система, являющаяся дополнительным средством эксплуатации рабочих, в России была особенно распространена в районах кустарных промыслов.
Это русская-то буржуазия грешит «сожалением о прошлом», «раздумьем о будущем»?! Подите вы! И охота же людям самих себя морочить, клеветать так необъятно на бедную русскую буржуазию, будто она смущалась голосами о «негодности мещанства»! Не наоборот ли: не «смутились» ли эти «голоса», когда на них хорошенько прикрикнули, не они ли это проявляют «раздумье о будущем»?..
И подобные господа удивляются еще и прикидываются непонимающими, за что их называют романтиками!
«Между тем, надо спасаться. Мещанство не просит, а приказывает, под страхом погибели, идти на работу [145] . Не пойдешь – останешься без хлеба и будешь стоять среди улицы – выкрикивать: «отставному штабс-капитану!», а то и совсем околеешь с голоду. И вот начинается работа, слышится визг, скрип, лязганье, идет суматоха. Работа спешная, не терпящая отлагательств. Наконец, механизм пущен. Визга и острых звуков как будто бы меньше, части как будто бы
145
Заметьте это, читатель. Когда народник говорит, что у нас в России «на работу приказывает идти мещанство», – тогда это правда. А когда марксист скажет, что у нас господствует капиталистический способ производства, – тогда г. В. В. закричит, что он стремится к «замене демократического (sic!! (так!! – Ред.)) строя капиталистическим».
Это место потому особенно характерно, что в рельефной, лаконической, красивой форме содержит схему тех рассуждений, которые любят облачать в научную форму российские народники. Исходя из бесспорных, не подлежащих никакому сомнению фактов, доказывающих наличность противоречий при капиталистическом строе, наличность угнетения, вымирания, безработицы и т. д., они усиливаются доказать, что капитализм – крайне нехорошая вещь, «неуклюжая» [ср. В. В., Каблукова («Вопрос о рабочих в сельском хозяйстве»), отчасти г. Николая—она], которая «того и гляди» разлетится вдребезги.
Глядим, вот уже много-много лет, как глядим, и видим, что эта сила, приказывающая русскому народу идти на работу, все крепнет и растет, хвастает перед всей Европой мощью создаваемой ею России и радуется, конечно, тому, что «слышатся голоса» только о необходимости уповать на то, что «винты расхлябаются».
«У людей слабых замирает сердце от страха. «Тем лучше», – говорят люди отчаянные. «Тем лучше», – говорит и буржуазия: – «скорее выпишем из-за границы новый механизм, скорее приготовим платформы, доски и другие грубые части из домашнего материала, скорее заведем искусных машинистов». Между тем, нравственная сторона общества во все это время находится в самом скверном состоянии. Некоторые входят во вкус новой деятельности и стараются через силу, некоторые отстают и разочаровываются в жизни».
Бедная русская буржуазия! «Через силу» старается присваивать сверхстоимость! и чувствует себя скверно с нравственной стороны! (Не забудьте, что страницей назад вся эта нравственность сводилась к утробным процессам и разврату.) Понятно, что тут уже нет никакой надобности в борьбе с ней – да еще какой-то классовой борьбе, – а просто пожурить хорошенько – и она перестанет себя насиловать.
«О народе в это время почти никто не думает; между тем, делается, по правилам буржуазии, все для народа, за его счет; между тем, каждый общественный деятель и литература считают долгом распространяться об его благе… Это либерально-кокетливое направление подавило все остальные и сделалось преобладающим. В наш демократический век не только г. Суворин публично признается в любви к народу и говорит: «одно я всегда любил и умру с этой любовью – народ, я сам вышел из народа» (что еще ровно ничего не доказывает); но даже «Московские Ведомости» как-то совсем иначе относятся к нему… и как-то, по-своему, конечно, заботятся об его благоустройстве. В настоящее время не осталось ни одного органа печати, подобного покойной «Вести», т. е. явно недружелюбного к народу. Но явно недружелюбное отношение было лучше, потому что тогда враг был на чистоту, как на ладони: видно было, с какой стороны он дурак, с какой плут. Теперь все – друзья и в то же время все – враги; все перемешалось в общем хаосе. Народ, как говорит Успенский, именно опутан каким-то туманом, сбивающим неопытного человека с толку и пути. Прежде он видел перед собою одну искреннюю беззаконность. Теперь же ему говорят, что он так же свободен, как и помещик, говорят, что он сам управляет своими делами, говорят, что его поднимают из ничтожества и ставят на ноги, тогда как во всех этих заботах тянется, перевивая их тонкою, но цепкою нитью, одна нескончаемая фальшь и лицемерие».
Что верно, то верно!
«Тогда далеко не все занимались устройством ссудосберегательных товариществ, поощряющих кулачество и оставляющих настоящих бедняков без кредита».
Сначала можно бы подумать, что автор, понимая буржуазность кредита, должен совершенно сторониться от всяких таких буржуазных мер. Но отличительная и основная черта мелкого буржуа – воевать против буржуазности средствами буржуазного же общества. Поэтому и автор, как и народники вообще, исправляет буржуазную деятельность, требуя более широкого кредита, кредита для настоящих бедняков!
«…не толковали о необходимости интенсивного хозяйства, которому мешает передел полей и община (?); не распространялись о тяжести подушных податей, умалчивая о налогах косвенных и о том, что подоходный налог превращается обыкновенно на практике в налог на тех же бедняков; не говорили о необходимости земельного кредита для покупки крестьянами земель у помещиков по ненормально высоким ценам и т. д… То же самое и в обществе: там тоже такое множество друзей у народа, что только даешься диву… Вероятно, скоро о любви к народу станут говорить закладчики и целовальники».