Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы
Шрифт:
Он припомнил еще раз ночную сцену. Какие слова вырвались у неё! И так вдруг, без подготовки! Но нет, всё это уже давно подготовлялось в тиши.
Все утро он был глубоко озабочен и смотрел на себя как на мертвого, потухшего. Что еще могла ему дать жизнь! И дитя без матери… Тяжелыми шагами шел он домой к обеду. Что сталось с его домашним очагом! Совсем близко от своего дома остановился он у окна маленькой лавочки и разглядывал выставленные товары.
Должен ли он идти к себе в дом? Не лучше ли сразу положить конец страданию? Но ребенок, ребенок!
Когда он входил по лестнице, то услыхал пение и игру на рояли; при входе в квартиру он увидел свою жену за роялем, она аккомпанировала своей подруге, которая пела. Она бросилась
И опять пошла та же самая жизнь.
Он сидел высоко на галерее и откупоривал в антрактах бутылки шампанского. Скучал целые ночи напролет на балах, так как не танцевал. Сидел с ней в театре, носил за ней шаль, застегивал ей гамаши только для того, чтобы хоть один момент подержать её ногу в руках. Но потом всё это ему надоедало, и он опять сидел дома.
— Что за осел этот муж! — говорили мужчины.
— Какая неприятная женщина! — говорили многие женщина.
Однажды он прочел заметку в газетах относительно одной «дамы из общества»; там были ужасные вещи. Ее видели в темных углах целующейся с мужчинами. Ужасное подозрение пробудилось в нём. Доказательств у него не было, так как не бывает свидетелей подобных приключений, но покой свой он потерял. Он чувствовал себя обманутым и ничего не мог сделать.
В припадке отчаяния и гнева он завел себе любовницу; она обманула его через два месяца. Он взял другую — с таким же успехом. Он охотно хотел, чтобы это дошло до ушей его жены, но она ничего не знала или делала вид, что не знает. Развестись? Этого он не мог ради ребенка и потому, что он не мог жить без неё!
Однажды, порядочно выпивши, он рассказал одному приятелю, у которого сидел, свою драму, которую тот и раньше знал.
— Ты не один такой, милый друг, — сказал тот. — В любви инициатива принадлежит мужчине, но в семейной жизни мужчина почти всегда находится в роли раба, так как кто любит — тот и раб. Почти во всех браках со стороны мужа сначала есть любовь, — ты видишь это и в природе. Самцы нападают, самки сидят и ждут. Кого? Да, конечно, того, кто первый придет. И поверь мне, миром управляют женщины, несмотря на то, что права голоса они и не имеют. Они выходят замуж и уходят из родительского дома, это делают все женщины. Ты женишься, чтобы прийти в дом. Порочна ли она? Нет, так как рождена для полиандрии, тогда как ты требуешь моногамии. Беда в том, что вы встретили именно друг друга. Беда, беда, милый друг!
Господин Эрнст нашел это объяснение подходящим, но все-таки это его не утешило. Весь его брак был сплошной ошибкой, непоправимой ошибкой.
— Подходят ли люди друг к другу, это можно узнать только потом — а тогда уже слишком поздно! — сказал друг.
— Но что же делать, что делать?
— В конце концов надо поступить, как делают крестьяне, — шутливым тоном сказал друг.
— Да, но как делают крестьяне?
— Ну, они узнают это раньше!
— О, эти крестьяне, — они хитрые!
Против платы
Её отец был генерал, мать умерла рано, и с её смерти у них в доме бывали почти исключительно мужчины. Отец сам занимался её воспитанием.
Она каталась с ним верхом.
Так как отец занимал самую высшую должность среди всех людей, в среде которых они вращались, то все оказывали ему знаки почета и уважения, а ей, как генеральской дочери, конечно, тоже перепадала часть этого внимания.
В приемной сидел постоянно дежурный адъютант, который с шумом вставал всякий раз, как она проходила мимо. На балах около неё были майоры; капитаны в её глазах не отличались от низших слоев человеческого рода, а лейтенанты считались невоспитанными юношами. Поэтому она привыкла судить о людях исключительно по табели о рангах. Штатских она презрительно называла «рыбами», бедно одетых — «оборванцами», а весь бедный люд был для неё «сбродом».
Но вне этой табели о рангах стояли дамы. Её отец, для которого все люди были ниже его и которому всегда оказывались всяческие знаки внимания, никогда не пропускал случая встать перед дамой, всё равно, была ли она молода или стара, поцеловать руку или оказать какую-либо рыцарскую услугу.
Благодаря всему этому в ней развилось убеждение в превосходстве женского пола, и она смотрела на мужчин, как на низшие существа.
Когда она выезжала верхом, сзади неё всегда находился грум, который, каждый раз как ей хотелось остановиться, должен был тоже стоять. Он был как бы её тенью, но как он выглядел, был ли стар или молод, об этом она не имела понятия. Если бы ее кто спросил, какого пола он был, она бы не могла этого сказать, так как ей никогда не приходило в голову, что тень тоже может иметь пол; когда она садилась в седло и наступала на его руку своей маленькой ножкой, ей было это совершенно безразлично; или когда иногда её платье взлетало выше, чем нужно, ей никогда не приходило в голову обратить внимание на его присутствие.
Эти представления о рангах людей сказывались даже в мелочах всей её жизни. С дочерьми майора или капитана она не могла быть очень дружной, так как их отцы вытягивались перед её отцом.
На одном из балов один лейтенант имел смелость пригласить ее танцевать; чтобы наказать его дерзость, она не сказала с ним ни слова, но потом, узнав, что это был один из принцев, была неутешна. Она, которая знала так хорошо все тонкие отличия, все признаки в каждом полку, она не узнала принца. Это было тяжким ударом. Она была красива, но гордость делала ее неприступной, и это останавливало каждого претендента. Она еще никогда не думала о замужестве, так как молодые к ней не подходили по своему положению, а старые, у которых был соответствующий ранг, были слишком для неё стары. Если бы она вышла замуж за капитана, ей за столом пришлось бы сидеть ниже майорской жены. Это ей-то, генеральской дочери! Это, конечно было бы прямое разжалование. У неё не было никакое охоты представлять из себя привеску или украшение салона мужа. Она привыкла к тому, что она приказывала и ее слушались; она не умела повиноваться и, благодаря свободной жизни среди мужчин, она получила отвращение ко всем женским занятиям. Она поздно получила понятие о половой жизни. Её немногочисленные подруги находили ее холодной и равнодушной ко всему, что по их понятиям тянуло два пола один к другому. Она сама обнаруживала всегда презрение ко всему подобному, находя это грязным и отвратительным, и никогда не могла понять, как женщина по собственной воле может отдаваться мужчине. Для неё природа представлялась нечистой, и добродетель состояла в безукоризненном белье, крахмальных нижних юбках и в нештопанных чулках. Бедный, грязный и порочный — для неё это было равноценно.
Летние месяцы она регулярно проводила со своим отцом в своем имении. Она не любила деревенской жизни, в лесу ей было не уютно, море внушало ей только страх, даже высокая трава лугов могла представлять опасность. Крестьяне в её глазах являлись хитрыми, злыми зверями и такими грязными! Кроме того, у них было столько детей, и молодой народ был такой безнравственный! По большим праздникам, как день летнего солнцестояния или день рождения генерала, они приглашались на барский двор, где должны были играть роль статистов, как в театре, кричать аура и танцевать.