Полное собрание стихотворений

Случевский Константин Константинович

II

Вовсе не дряхл и с почтенным сознаньемПолной свободы за долгим трудом,Жил наш Петр Павлыч своим состояньем,Жил он с женой, не нуждаясь ни в чем.Правда, порой удивлялся он сильно:Как это деньги всегда налицо?Гости придут – угощенье обильно;Дряхло крыльцо – обновится крыльцо!Также, порою, его удивляло,Что, ни с того ни с ceго, иногда,К разным родным вдруг жена уезжала,В дальние даже совсем города!Вспомнил он тоже, ему так казалось,Будто он дома лицо то видал,Что в медальоне теперь красовалось!Родственник тоже! Мелькнул и пропал!Ax! И была же жена что колдунья!Все предусмотрит, умно говорит,И не капризна, нет, нет, не ворчунья:Сделает дело, а сделав, сидит.Ну и ласкаться, ей-богу, умела!Чтоб щепетильной назвать, а ничуть...А уж как песни цыганские пела,Как ямщику-то дуги не согнуть...Ну, потерял! Значит, было да сплыло!Память о ней он в душе схоронил...Раз предложенье женить его было:Этот пассаж старика оскорбил.Вдруг оказалось! Да нет! Как же это?Может ли быть? Нет, пойти расспросить...Только к кому? Все мертвы! С того светаНадо советников в мир пригласить.Вспомнил о друге своем Поседенском;Умный, хороший он был господин!Только уж десять годов на Смоленском...Как! Неужели я вправду один?Так-таки вовсе один в целом свете!И никого, никого не найти,Кто бы сказался в хорошем совете,С кем бы мне душу свою отвести!Он до сегодня того не заметил,Что одиноким свой век коротал,Будто бы кто-то и ласков, и светелВсю пустоту вкруг него заполнял!И не живым существом заполнялась:Светлою памятью счастливых дней,Ею, женою! Жены не осталось —Бездна открылась – повис он над ней...Точно как будто бы все провалилось,Что окружало, ютило в себе;Зябкою стала душа, оголилась,Вышла на стужу во всей наготе...Все это в нем, как впотьмах, проступалоИ несознательно мысли гнело...Надо ж, однако, чтоб ясниться стало!Вдруг, неожиданно, стало светло...Сына сыскать!.. Тут, во что бы ни стало,Надо тот ларчик дубовый добыть,Тот, что покойница, как умирала,В гроб свой велела с собой положить...Ларчик вдруг вспомнился!...Малый, зеленый.Согнут, придавлен на верхних углах;Скобка! На скобке замочек мудреный!Как приказала – положен в ногах.К митрополиту пойти? РазрешеньеВскрыть мне могилу просить, а потом?..Нет, прежде справки собрать, без сомнения,Как отдают в воспитательный дом?Да! В воспитательный дом снарядиться!Только б скорее! Чего не забыть....Крест нацепить! Ничего, пригодится...Тише, Петр Павлыч, чего так спешить!Скверный извозчик! Кафтан – из заплаток,С музыкой дрожки, что камень – то звон!Вот уж и лебедь в кругу лебедятокНад воспитательным, выше колонн.«Что вам угодно?» Швейцар такой видный,Он в треуголке и весь в галунах;Взгляд величавый, а голос обидный...«Где-бы мне справку достать о детях?..» —«Вам это, что же, кормилицу нужно,Али дежурного, что ли, спросить?» —«Да, да, кормилицу...»-»Мне недосужно;Я вот сынишку пошлю проводить».Всюду швейцары родятся с задором;Вынул Петр Павлыч рублевую, дал;По бесконечно большим коридорамЮркому мальчику вслед зашагал.«Здеся во мамки!» Глядит: галерея,Точно аллея, что в Летнем саду.В длинных каких-то халатах пестрея,Были все мамки тогда на ходу.Час их прогулки... У каждой ребенок;Вместо повойника белый колпак;Плач ребятишек и запах пеленок...Шлепают туфли; размеренный шаг;Идут одна за другой вереницей,Говору нет, соблюдается чин...Счетом – десятки! Рост, плотность и лицаВсяких характеров, всех величин!Были, что дети, совсем молодые!Где бы, казалось, ей матерью стать?Были и бабы, не в шутку седые:Годы большие; могла б перестать...Только Зубкову и в ум не входилоМамку позвать! Что же делать? Как быть?То, что увидел он, – ошеломило,Только и мог он – глазами водить!Бабы, в надежде на место, гляделиПрямо в глаза, мимо гостя идя...«Вы бы кормилицу выбрать хотели?» —Доктор дежурный спросил, подойди.«Нет-с, мне не это... Мне справиться надо...Ежели сдали дитя: как сыскать?» —«Это не здесь, а подалее, рядом,Впрочем, могу я вам правила дать.Вот – отпечатаны; к вашим услугам;Ищете разве кого?..»-»То есть... нет...Брат мой просил...»– с очень ясным испугомЦедит сквозь зубы Петр Павлыч в ответ.«Ежели номер у вас не утрачен,То разыскать не особенный труд;Впрочем, есть сроки! Тут срок обозначен;Только расходы обратно возьмут».Доктор, кивнув головой, удалился.Вышел Петр Павлыч за двери; сошелС лестницы, в заднем дворе очутилсяИ до Казанской дворами добрел.Правила все прочитал! Не даются...Сроки пропущены... Где тут сыскать?Ноги слабеют, в коленках трясутся;Надо скорее извозчика взять.Если поранить себя где случится —Тотчас кругом воспаленье пойдет;Кровь к пораженному месту стремится...Будто бы знает: работа тут ждет!Надо чинить! Надо дело поправить...Есть затаенные силы души,Вдруг, мимо воли, идущие править,Если наличные не хороши!Мы приказанья тех сил .исполняем —И, точно так же, как муху во сне,Сами не ведая как, отгоняем —Делаем то, что прикажут оне.Так это было и с бедным Зубковым:Свежее чувство раскрытой виныБыстро задвинулось более новым:Ищет он сына виновной жены!Точно корабль, окрылясь парусами,Ждать неспособен и должен поплыть,Едет Петр Павлыч, влекомый мечтами,К митрополиту о деле просить.К Смольному в лодочке он перебрался,Шел к Александровской лавре пешком;Колоколов перезвон раздавался,Как проходил он над лаврским мостом.Вот и кладбище в стенах отбеленных...И из-за стен на дорогу глядитМного столбов и крестов золоченых,Мраморы, бронза, порфир и гранит.Видит: монах-старичок осторожноС паперти сходит и книги несет,«Где мне владыку увидеть бы можно?» —«Митрополита?.. Уехал в Синод». —«Смею спросить, чтобы вас не обидеть,Каждый ли день и в какой это часМитрополита мне можно бы видеть?» —«С просьбою, что ли? О чем там у вас?» —«Дело большое к владыке имею...» —«Он принимает как бог приведет». —«Где же?»-»А вот, как пройдете аллею,Просьбу в подъезде дежурный возьмет».Как было сказано, так и случилось:Раза четыре пытался ЗубковЛично представиться – не приходилось:Занят, уехал, заснул, нездоров...Подал дежурному и удалился!Ox!.. Уж чего-то он не испытал?Телом осунулся, весь изменилсяЗа две недели, которые ждал.Вышел – отказ! В синей рясе, воителем,Видом такой, что скорей уходи, —Вышел викарий к безмолвным просителям:Он панагией играл на груди.На панагии, блестя бирюзою,Лик богородицы кротко сиял!..Быстро покончил викарий с толпою...Только Петр Павлыч один ожидал.И подошел он к нему, улыбаясь:«Вы ли коллежский ассесор Зубков?»«Я-с».-»Я поистине вам удивляюсь,Что вам тревожить молчанье гробов?Просите вы: там писанье какое,Некий документ был в гроб положон!Трудное дело оно, не простое —Надо к тому очень важный резон!»Тут подвернулся какой-то вертлявый,Юркий чиновник; шушукаться стал;Взгляд его светло-зеленый, лукавыйТочно лучами Зубкова пронзал.Точно читать порывался глубокоВ совести, в мыслях, читать наугад!Хуже и злее вороньего окаБыл этот гадкий, убийственный взгляд!«Да-с! Так извольте понять: не пригодно,Митрополит приказал вам сказать,В кладбище рыться, копать всенародно;Да и примеров таких не сыскать.Ну и семь лет уж, как вы схоронили;В пятом разряде, за эти года,Землю-то всю много раз перерыли,Чай, и от гроба не сыщешь следа;Да и холера к тому же, поймите...Рыться! Зачем? Ни с того, ни с сего!Ну, так господь с вами! С миром идите,Пусть прах почиет, не троньте его».Благословил он Зубкова; непрошен,Руку свою к целованию дал...Точно травинка, под корень подкошен,Чуть не свалился Зубков, где стоял.

III

Меньше, чем прежде, Петр Павлычу спится,Хуже гораздо его аппетит;Ночью слоняется, днем же ложитсяНавзничь в кровать и часами лежит.После обоих тяжелых решенийИ напряженья всех нравственных сил,Быстрых, совсем непривычных хожденийТочно он крылья свои опустил!Точно он будто о что-то расшибся!Думал – шел в двери, а вышло – стена!В способе, значит, в дороге ошибся...Видно, другая дорога нужна...Ларчик жены, как червяк, его гложет!Должен он, должен тот ларчик достать!Ларчик железный, и сгнить он не может;Кой-что узнает, чтоб сына искать...Сына найдет! Будет холить родного...Как же за сына-то мать не простить?!Чувство любви этой ярко и ново —Стало в сознаньи Зубкова светить!Звучно часы над стеною стучали;Маятник шел... словно чьи-то шаги...С ними и он уходил... и шагалиРазных неясных видений круги...Люди какие-то! Головы – цифры!Мамки! У мамок ларцы на руках!Буквы «Ф. Ф.» разбегаются в шифры...И Поседенский на тощих ногах!Войско монахов... Они голубые...И, высоко, как хоругвь несена,Блещет алмазами звезд панагия!Но богородица – где же она?Знать, убежала с монашеской груди!Ты трепетала так нервно на ней!Где ж ты, блаженная! «Я не у судей,Я у простых, у судимых людей!..»Идут часы, продолжают беседуИ объясненья виденьям дают!..Мчится Зубков по какому-то следу,Словно куда-то упорно зовут...Вот и жена! Очи тяжко закрылись!Сына за ручку ведет! Мальчик мой!Как же волосики светлые сбились...Где ты? Скажи, отзовися, родной?!Где? Открывает покойница очи!Взгляд так мучительно, кротко правдив,Сколько в нем долгой тоски, долгой ночи...Жив этот взгляд ее или не жив?Вдруг! Треск и грохот с убийственным воем!Все заскакало... Виденья чудят...Полдень... Часы разрешаются боем,Грузные гири, спускаясь, шипят!Буря проходит, и тишь наступает...Песенка чья-то советы дает,Песенка эта так мило болтает,Очень разумна и вовсе не лжет:Тики-так, тики-так!Ох, чиновник, ты чудак!Не лежи, брат, не ленись,Будь бодрее, окрылись!Не дают – так сам бери!Но до света, до зари,Чтоб заря та, заблестя,Ларчик твой озолотя,Раньше срока не пришла,Людям выдать не могла!Надо страх свой превозмочь,Надо выйти рано в ночь...Мягкой, рыхлою землейЧуть засыпан ларчик твой...Под травой почти видна,Спит виновная жена;Легкий мох ее покрыл!Он с соседних к ней могилНадвигался пеленой...Приходи туда и рой...Тики-так, тики-так!Ох, совсем не страшен мрак!Днем гвоздики там цветут,Резво бабочки снуютИ роняют с высотыБлестки крыльев на кресты!Это все и ночью тамУ крестов и по крестам...Ночь, кому она нужна,Не страшна, нет, не страшна...Ты могилку смело рой,Ты достанешь ларчик твой...Может статься, выйдет то,Что вина ее – ничто,Что жена была верна,Тут ошибка – не вина;Надо, надо уяснить,А без этого – не жить!«Верь! Тут что-нибудь не так...Тики-так, тики-так!»

IV

Значит, могилу разрыть? Преступленье?Но, если так уж судьбой решено,Надо, чтоб толк был в работе, терпенье,Надо как следует сделать, умно.Ты до лопаты и в жизнь не касался,Разве что в детстве по лужам копал,В воду кораблик бумажный пускался,Сам ты, нагнувшись, его поддувал.Начал Петр Павлыч к могиле являться!Горе-задача ему задалась...Там, на Смоленском, где плотно толпятсяТьмы мелких крестиков, будто роясь;Где в мягкой почве к земле наклонились,Будто бы клюя с могилок зерно!Где, что ни день, слезы на землю лились,Вечную память поют так давно;Где столько лет неплатящих спускалиВ землю; где очень немного именПохороненных на доски вписали;Где, по соседству, отдел отведенСамоубийцам, а подле зарытыВ поле преступники, что казненыИ, по приказу, как следует скрыты, —Там почивали останки жены.Подле канавки с водой красноватой,С ярью железистой, с слизью по дну,Пара березок с листвой кудреватойЛезла, как только могла, в вышину,Чтобы из этой юдоли тяжелойСтарого кладбища выбраться вон!Грустный характер судьбы невеселойНами на кладбищах запечатлен!И уж в каких суетах небывалыхКладбища эти в движенье придут,В час пробужденья, когда залежалых,В час воскресенья, вставать позовут?!Ходит Петр Павлович и изучает:Как глубоко опускают гробы?Многих едва на аршин покрывают;Часто соседних могилок горбыК вырытым ямам подходят краями!Значит: копнуть ему раз или два —Тут и откроется гроб под ногами,Травкой и мохом прикрытый едва.Ну а жена подле самой канавки!Если в канавке начать, да от дна?Тотчас наткнешься – не надо и справки,Тут и окажется – будет жена.Всех их кладут головами к востоку;Значит, тут ноги! А ларчик в ногах!Здесь надо рыть мне, у дерева, сбоку!Может, под деревом, в самых корнях?Но ведь не рыться же просто руками!Если с лопатой прийти!– не идет, —Встретишься, сцепишься со сторожами,Спросят: зачем? Любопытный народ.Ну, да лопат тут имеется много...Знаю места, где их кучей кладут!Только чтоб вдруг не случилась тревога,Если одной из лопат не найдут!Вот что я сделаю, вот как устрою:Я, коль удастся, одну приберу,Подле могилы в канавке зарою...Станут искать на заре, поутру,Через неделю о ней позабудут,Скажут: пропала, не ведают как!Наговорившись – другую добудут...Да, несомненно, и быть тому так.Сказано – сделано! Скрыта лопата.Надобно только скорее решить,В ночь или с вечера? В ночь темновато,Но – тем труднее замеченным быть.Разве сегодня? Зубков улыбнулся!Право, подумал он, точно спьянаБрякнул такое! А нет, так рехнулся, —Да ведь сегодня на небе луна!..И, порешив ожидать новолунья,Стал он раздумывать: как бы помочьГорю другому: кухарка-болтунья,А ведь уйти-то ему на всю ночь?!День он подумал, другой поразмыслил:Дачу он, видите, дачу наймет,Все он предвидел, и все он расчислил,Как Пелагею отправить вперед.Дачу наметил он за Колтовскою,За сорок за три рубля сговорил,Дал и задаток нескудной рукоюИ Пелагее о том сообщил.«Мне, Пелагеюшка, видишь, большоеМесто выходит; да только. не там,Где обещал мне директор! Другое!» —«Счастье вам, батюшка, видно, к местам!» —«Только тут нужно сначала подспорье;Новый начальник, он барин большой;Дача своя у него, там на взморье,Ну и живет он в ней, за Колтовской». —«Значит, к нему вы все время ходили?» —«Как же, к нему. Надо чаще бывать:Вот если б подле, сказал он, мы жили,Можно бы скоро дела-то решать...Я и сыскал, Пелагеюшка, дачу!» —«Kaк же, Петр Павлыч, а дом-то куда?» —«Только на лето... Я больше истрачу,Ежели ездить туда да сюда!» —«Значит, Петр Павлыч, начальник-то новыйПодле нас будет?»-»Да, с версту их дом;Дом их большущий, подъезд в нем дубовый;Сад, обведенный решеткой кругом!Лестница – мрамор! Везде позолоты !А по шкапам все дела да дела...» —«Tp-то лакеям, Петр Павлыч, работы?» —«Всяким лакеям там нет и числа!Стены-то все под чудными коврами...»Долго кухарке Петр Павлович лгал,Слушал себя! Для уборки с вещамиВремени только неделю ей дал.«Ты, значит, к ночи там будешь с вещами;Я же останусь в дому, приберу,Позапираю замки все ключами,Да и приеду к тебе поутру...»День наступил. Он с утра облакамиНебо завесил, дождем окропил.Взяв ломового, Петр Павлыч с вещамиБабу отправил и в церковь сходил.В пятом часу на кладбище явился.Мог бы, конечно, он позже прийти...Ну да уж если на дело решился —Лучше, как сделаешь больше пути;Чтоб затруднительней было вернуться,Лучше подальше вперед забежать,В самое дело войти, окунуться!А окунулся – так надо всплывать!Небо прояснилось, взморье сияло!Реяли бабочки между крестов!Несколько сразу повсюду мелькалоВ траурных ризах служивших попов.Где панихиду они голосили,Где совершали они литию;Бабы какие-то искренно выли,Сыпали вдоль по могилкам кутью!Черные ризы, блестя галунами,Двигались медленно в яркой пыли,В полной вражде с голубыми тонамиСветлой окраски небес и земли.Вот и исчезли они! Вот уходятЛюди с могилок; пошли по домам!Солнце садится, румянец разводитПо оперившим закат облакам...Первая звездочка чуть проглянула;Нехотя, – но потемнел небосклон!Кладбище тяжким туманом дохнуло,Сон, снизойдя, опустился на сон!Так стали густы, белы испаренья,Что хоть рукою туман зачерпнуть!Крестики всплыли поверх наводненья,Близки к тому, чтоб совсем потонуть!Точно земля из-под них уплывала,Кладбище шло, уносилось впередИ, уползая, в пары обращалоВесь этот спящий, безличный народ!Все эти страсти, мученья, печалиМолча, без обликов, тучей густой,Морем молочным из недр проступалиИ уплывали в прохладе ночной...Щелк!.. То лопата по камню скользнула,В рыхную землю глубоко прошла;Дерево вплоть до вершины качнула,Ближние корни его порвала!Темные листики дрожью дрожали,В мертвом тумане в смятенье пришли...Мертвые, те, что под деревом спали,Так раскачать их никак не могли!Нет! Тут живой человек замешался,В этой юдоли молчанья и cнa!Вслед за ударом удар раздавался...Малость еще, тут и будет жена...Гробокопатель с лопатою слился,Точно все нервы в лопату прошли...Цепкою мыслью в железо внедрился !Видел железом в потемках земли!Точно ему из могилы светилось...Острый, пунцовый огонь проступал...Вдруг, ему кажется, будто спустилосьЧто-то к нему на плечо... Он припал...И не шевелится... Слух напрягая,Скорчился... трепетно дышит старик...Ну уж явись кто в ту пору, мешая,Он бы схватился с ним, страшен и дик...Он бы убил, если б что!.. Все молчало!Кладбище шло, уносилось впередИ, уползая, в пары обращалоВесь свой покорный, безмолвный народ...Колокол где-то ударил! СкатиласьПодле земля с свежей кучи долой...Ну, за работу! Работа спорилась...Вон он, костей догнивающих слой!Бурые кости местами торчали...Сбиты и спутаны, как ни взгляни...В это-то время с небес запылалиДальней зари золотые огни!Точно испуганы и озабоченыТем что: зачем их на свет извлекли,Кости, по темной земле раззолочены,Пурпуром ярким в ответ зацвели!Розовый день широко занимался,Теплым румянцем туман наливал, —Будто туман мертвецом притворялся,Будто он бледным совсем не бывал!Капли росы зацвели, что рубины, —Утренним солнцем кругом зажжены,В травах, на листьях берез и рябиныИ – на бессвязных останках жены!Стала работа... Прервалось движенье;Ларчика нет! Да и как ему быть?Кости? Да что же костям-то? Прощенье!Спи, дорогая! Скорее зарыть...Раз еще видел тебя! .. ЗаровнявшиЗемлю; засыпав лопату землей,Моху, чтоб след затереть, набросавши,Двинулся быстро Петр Павлыч домой!..Вышел задами к каким-то амбарам...На Колтовской Пелагея ждалаИ с кулебякою, и с самоваром...Да, было дело – да ночь унесла!..

Без имени

(Времени крепостного права)

[Поэма]

М. А. Загуляеву

1

Блеснувши чудом на шумящем рынкеКрасивых женщин, – ты взяла умом.Явилась в платье бедном и в косынке,А через год был бархат нипочем!Всё, что судьба рассудит дать пороюОтдельно, частью той или другой,Чтобы царить над влюбчивой толпою, —Тебе далось нескудною рукой.Никто, как ты, не пел так сладкозвучно;Твой смех – был смех; ум искрился всегда;Не знала ты, что значит слово: скучно,Ты шла, как в русле светлая вода.Таким, как ты, стоят высоко цены!Тебе бы место статуею в парк,Хоть бы в хитон красавицы Елены,Хоть в медный панцирь Иоанны д'Арк!Когда бы ты нежданно проступилаВ кругу законных жен и матерей,Как свет небесный, ты бы вдруг затмилаСпокойный свет лампадочных огней!Тебя они лишь изредка встречали,Понять тебя, конечно, не могли.Лишь кое-что украдкою слыхалиИ приговор давно произнесли..._______Ты в двадцать лет могла бы стать предметомЛюбовных хроник разной новизны...В день именин – он чтится полусветом —Тобой на пир друзья приглашены.Они все тут, и большинство – богатых;Спустилась ночь, друзья – навеселе.Забавней прочих – парочка женатых:Они сидят с ногами на столе!Красивых женщин ценные нарядыНаполовину цели лишены...Веселых песен звучные тирадыДавно в движеньях все пояснены...Вот и заря румянит стекла окон!Всё нараспашку, чувства напоказ,Но ни один неловкий, глупый локон,Упавши на пол, не печалит глаз!И ни одна красивая шнуровкаНе подавала права говорить:Ведь тут корсет – не тело: лжешь, плутовка!Корсетов всяких можно накупить!»_______Один князек, ее последний нумер,Хозяин пира, шутки вызывал:«Гм, милый князь! Ведь ты с обеда умер!Зарок быть умным старой тетке дал!»Но ни условья с теткой, ни зарокаНа самом деле не было совсем.А щеки бледны и тревожно око:Он ждет чего-то, сумрачен и нем!Ему обидно так и так ужасно ясно:Любовь идет наперекор уму...Он с ней живет, он с нею ежечасно...Чего, чего недостает ему?..Тому давно, в деревне позабытой,Он с ней, дитёй, в дому отца играл.Еще тогда, как в почке чуть открытой,Прилив любви неясно подступал...Барчук поил ее, девчонку, чаем,Он был защитником и отводил толчки;А ей казался он недосягаем:Такими в сказках кажутся царьки.Прошли года! Пути определились!Совсем случайно странная судьбаСвела обоих... Встретились... слюбились...Князек-барчук и бывшая раба!И пир идет С хозяйкою в сторонкеСтарейший гость уселся, развались...«Пусть их шумят и приступают к жженке!Скажи, хозяйка, прочна ль ваша связь?Что платит он тебе? Я выдам вдвое!»«Нет, не хочу...» – «Ну, вот пакет, смотри:Тут сорок тысяч... Море разливное!..Срок-пять минут! Подумай и бери... «И пять минут прошла... Слегка шатаясь,Гость подошел к хозяину тогда:«Я проиграл! Возьми пакет... Квитаюсь...Вот дело в чем! Вот чудо, господа!..»Гость рассказал Все громко завопили...Пари большое! Дерзко и смешно!«Какие деньги!.. И они тут были...Не взять таких – совсем, совсем смешно...»А он был счастлив и, не замечая,Какие шли сужденья о пари,Ласкал ее, безмолвно обнимая,Сияя в свете пламенной зари!

2

А ну-ка! Киньте камнем, кто посмеет?!Не спросит вас летучее зерно,Где пасть ему и как оно созреет?И, наконец, созреет ли оно?!Прошли три года. Далеко, не близко,В чужой стране и на чужих людяхОни спокойно жили, но без рискаВоспоминаний о прошедших днях.«Когда же свадьба?»– спросит он, бывало,Она в ответ твердила всё одно:«Я вся твоя! Мой милый! Или мало?Но свадьбе нашей быть не суждено.Я так люблю, к тебе благоговею;Что, если б мне пришлось к жене твоейПойти в прислужницы, – о, я была бы еюИ стерегла бы сон твоих ночей!Но свадьбы не хочу! Я в этом, видишь,Совсем крепка остатком сил своих...Прикажешь, разве?! Нет, ты не обидишь...Я помню стыд прошедших дней моих...»_______И он любил любовью молчаливой;Упреки скучные и даже злость поройВ ее любви глубоко терпеливойПогасли все, как искры под водой.День ото дня сердца полней сживались;Разладам мелким не было причин;Они ничем, ничем не обязались,Исчезли в них раба и господин.В нем для нее, бесспорно, воплотилсяЦарек из сказки, тот, что иногдаЕй окруженный пестрой дворней снился,Богатый – и не любящий труда!В ней для него как будто воскресала,Как бы в чаду заговоренных трав,И, возвращаясь, ярко проступалаБылая сладость безграничных прав...И возвращалась с тою красотою,Так просто, ясно, в очерке таком, —Что обвевала детством и весною:Он оживал в воскреснувшем былом.Кружок друзей был мал. Но суть не в этом:Он состоял из родственных людей,Он состоял из оглашенных светомВо имя тех или других идей.С чужими трудно было обращенье,Не то что страх, но и не то, что стыд, —А робость всякого большого уклоненья,Пока оно не смеет стать на вид!Таких кружков живет теперь немало:Их жизни проще, выгодней, складней..,Они растут в болезни идеалаЗаконных браков наших скучных дней...

3

И счастье их пределов бы не знало,Свершалось в скромной, радостной тиши,Когда бы память в ней не оскорблялаПерерожденной заново души!Чем больше в нем являлось обожанья,Усталый дух был счастлив забытьем,Тем резче в ней, на глубине сознанья,Боролись мысли с прошлым бытием!Она сильней задумываться стала,Но целовала резче, горячей,И что ни день, то краска щек спадала,Но разгорался нервный блеск очей...А он! Ничуть того не замечая,Что перемена в ней произошла,Был рад душой, узнав, что дорогая,Она, она – ребенка зачала!И он считал одну причину только,Что кашель есть, сильнее худоба,И, не тревожась за нее нисколько,Мечтал о том, чтоб дочь дала судьба!И вот, пока ему жилось прекрасно.В ней, как-то вдруг, неумолимо зла,Чахотка горла развилась опасноИ в ранний гроб стремительно влекла!Чем ближе смерть к болевшей надвигаласьИ чем страданья делались сильней,Тем чаще совесть в бедной проявляласьИ выдвигала грех прошедших дней.Лицо ее менялось! ПроявлялисьЧерты лица той девочки живой,С которой в детстве часто так смеялисьИ он, и братья резвою толпой!_______Пять докторов в дому перебывало,Пять докторов, и все они в очках;И говорят ему: «В ней жизни очень мало,Ей жить недолго и умрет в родах!»Удар был страшен тем, что неожидан.Бедняга вдруг мучительно прозрел!Тоске глубокой головою выдан, —Всем бытием своим осиротел.Зовет она его к своей кроватиИ говорит: «Мой милый, дорогой!Теперь была бы свадьба очень кстати,Теперь должна я стать твоей женой...Затем, что если бы тебя спросилоМое дитя о матери своей,Ты скажешь, как тебя жена любилаОт самых ранних, первых в жизни дней.Что до того, как стала я женою,Ты обо мне ни слова не слыхал...»Пришел священник, и его с больною,Как должно быть, законно повенчал._______Родилась девочка. Слаба, бескровна!Остатка сил в родах лишилась мать...Она встречала смерть свою любовно,Она устала думать и страдать.То было утром, так часа в четыре...Он, сидя в кресле у кровати, спал...И видел он, что на веселом пиреЕго незримый кто-то обнимал...Сначала тяжесть грудь ему давила...Палило щеки жаром, а потомЖивая свежесть этот жар сменила,Дала покой и усладила сном...Открыл глаза... Жена, как то бывало,Его рукой вкруг шеи обняла...Она, скончавшись, тихо остывала,И разомкнуть объятья не могла..._______В одном из наших, издавна заштатных,Почти пустых степных монастырейЛежит последний отпрыск прежде знатныхИ бунтовавших при Петре князей...Последний отпрыск-девушка больная,Отец и мать лежат по сторонам;Гранит, гробницы всех их покрывая,Замшился весь и треснул по углам.Два медальона... В стеклах пестрый глянецИ перламутр от времени блестят!Портреты эти делал итальянец;То – мать и дочь! Один и тот же взгляд!И тот же след раздумья над очами,И неземная в лицах красота...И проступают, мнится, образамиПод осененьем черного креста...

Тоже нравственность

[Поэма]

Ф.В. Вишневскому

Вот в Англии, в стране благоприличии,Где по преданиям зевают и едят,Где так и кажется, что свист и говор птичий,И речи спикеров, и пискотня щенятИдут по правилам. Где без больших различийЖелудки самые по хартии бурлят, –Вот что случилось раз с прелестнейшей миледи,С известной в оны дни дюшессой Монгомеди!Совсем красавица, счастливая дюшессаВо цвете юности осталась вдруг вдовой!Ей с окончанием старинного процесса,Полвека длившегося с мужниной родней,Как своевременно о том кричала пресса,Достался капитал чудовищно большой:В центральной Индии права большого сбора,Леса в Австралии и копи Лабрадора!Таких больших богатств и нет на континенте!Такой красавицы бог дважды не творил!С ней встретясь как-то раз случайно в Агригенте,Король Неаполя – тогда покойник жил, —Как был одет-в штанах, в плюмаже, в яркой ленте, —Узрев, разинул рот, бессмысленно застыл,И с самой той поры – об этом слух остался —Тот королевский рот совсем не закрывался!Дюшесса в Англии была высоко чтима.Аристократка вся, от головы до пят,Самой Викторией от детских лет любима,С другими знатными совсем незауряд,За ум свой и за такт, за блеск превозносима!Сиял спокойствием ее лазурный взгляд,И, как о рыцарше без страха и упрека,Шла слава о вдове широко и далеко!И возгордилися все предки Монгомеди,В гробницах каменных покоясь под землей,Такой прелестнейшей и нравственной миледи,Явившейся на свет от крови им родной!Французский двор тех дней, ближайшие соседи,Мог позавидовать красавице такой —Созданью грации, преданий, этикетаИ ренты трех частей платившего ей света!Дюшесса это всё, конечно, понимала,И, как поведает об этом наш рассказ,Себе не только то порою позволяла,Что не шокировало самых строгих глаз, —Но также многое, что в службе идеалаВ британском обществе, почти как и у нас,Не допускается, считаясь неприличным,Пригодным челяди, лакеям и фабричным.И стали говорить тихонько и секретно,Кой где, украдкою и в откровенный час,Что герцогине той понравился заметноКрасавец писаный, певец, известный бас,Что чувство это в ней совсем не безответно,Но ловко спрятано от посторонних глаз;Что года два назад в Помпее повстречались,И что от той поры совсем не расставались.Тот бас – красавцем был, и рослый, и могучий,И в полном цвете лет, и в силе мастерства!А голос бархатный, как бы песок зыбучий,Был мягок и глубок! Когда он пел – словаОсиливать могли оркестр и хор трескучий;И чудно на плечах торчала голова,Когда красивый рот пускал свою октаву!И вправду он умел пускать ее на славу.Бас в оперу попал, как говорят, от плуга!Но был он не глупцом, со сметливым умом,Он скоро в обществе отборнейшего кругаСумел не погрешать решительно ни в чем!Совсем без ухарства, но также без испугаЯвлялся он в любой, хоть в королевский, дом,И скоро он прослыл по всем своим манерамВполне законченным, отменным кавалером.С такими деньгами, какие части света,По дням, по месяцам, а чаще по третям,К миледи птичками слетались, – слабость этаЕе к басистому кумиру многих дамБыла, как песенка удачная, запета,Неслась, как лодочка по шелковым волнам,И обеспеченно, и вовсе неопасно,От всех припрятана, но очень, очень ясно...Она устроилась удачно и толково:Имела в Лондоне различных пять квартир.Все в полной роскоши отделаны ab ovo [6] ,Одна красивей всех: до мелочей – Empire [7] !Всё было в них всегда принять ее готово,Царили в них во всех спокойствие и мир!И там она себя служенью посвящалаСовсем обычного, другого идеала...Хитрее всех других была одна квартира:В нее вел узкий ход из церкви, и туда,Из области молитв, смирения и мира,Легко было пройти, укрыться без следа!Пастор был умницей, не признавал кумира,Но был со слабостью к мирянам иногда!Он был с дюшессою вполне, вполне любезенИ милостив к греху, да и семье полезен!И с той же целию высокой герцогиняОблюбовала вдов и нищенских детей!Благотворительность, как некая святыня, —Так утверждали все – была по сердцу ей!Своих обязанностей верная рабыня,И в тусклом свете дня, и в темноте ночей,Она по сиротам и вдовам разъезжалаИ в эти именно объезды исчезала...И шло прекрасно всё! Миледи оставаласьНепогрешимою, везде во всем вольна!Она всегда, везде, повсюду принималасьИ – уважением людей окружена —Всегда величественно, кротко улыбалась,Всегда бестрепетна, сознательно пышна,И – как бы раут ни был горд, богат и знатен —Без Монгомеди был он пуст и непонятен.Ей много делалось повсюду снисхожденья,От всех и вся, с различнейших сторон!Так, если только ей пошлется приглашеньеНа бал – тогда и бас туда же приглашен!Конечно, как артист, не более, для пенья,За что умел взимать большие куши он...Держа себя всегда с совсем отменным тактом,Он с ней не говорил ни слова по антрактам!И всё бы это так, конечно, долго длилось,Когда б не странный вдруг у женщины каприз!К поступку дикому миледи устремилась!Она поставила вдруг головою вниз Все, все приличия...Ужасное случилось! Она потребовала от него женись!Конечно, мощный бас за это ухватилсяИ где-то в Швабии, действительно, женился...Увы, преступницей явилась Монгомеди!Вернулась в Лондон с мужем; стали жить... Куда!Не принимают больше славную миледиНи двор, ни прочие большие господа...Добро: нашлись у них хорошие соседи —Париж! Поехали, чтоб там вкушать плодаОт утвердившихся законно отношений...О факте можно быть весьма различных мнений!

6

От начала до конца (лат.).

7

Ампир