Полосатый катафалк (сборник)
Шрифт:
— Да, в начале ноября. Точной даты назвать не могу. Это уж предстоит вам выяснить. Я же вчера вечером связался по телефону с соседкой Фебы по комнате. Бывшей соседкой. Но от нее, по-моему, толку нет.
— Два месяца — срок немалый. Это ваша первая попытка найти дочь?
— Да, раньше у меня просто не было такой возможности.
Он вскочил и стал мерить шагами комнату. Прямо зверь в клетке!
— Поймите, я был в отъезде, обо всем, что произошло, узнал только вчера. Плавал себе по Тихому океану и даже не подозревал, что здесь творится.
— Когда вы видели Фебу в последний раз?
— В день отплытия. Она приехала в Сан-Франциско со мной попрощаться. Если верить ее соседке по комнате, оттуда в Болдер-Бич дочь уже не вернулась. — Он остановился и окинул меня угрюмым взглядом. — Я ужасно боюсь, что с ней что-то случилось. И ругаю себя, — добавил он. — Я действительно виноват: эгоист несчастный, отправился отдыхать, хотел поскорее забыть про семейные невзгоды, а Фебу бросил на произвол судьбы.
Всякий раз, когда он произносил ее имя, в его голосе слышались слезы, и я решил его утешить:
— По-моему, вы напрасно так уж себя ругаете. Обычно если девушки убегают из дому, то вовсе не по вине родителей. Каждый год тысячи девиц бросают свои семьи, школы и…
— И никого не посвящают в свои планы?
— Разумеется. Впрочем, вы же все равно были в отъезде. Даже если бы она попыталась с вами связаться, вы бы все равно ничего не узнали.
— В случае крайней необходимости со мной всегда можно было установить контакт.
— Но может быть, такой необходимости просто не было?
— Дай-то бог. — Он тяжело, словно устав от бурных эмоций, опустился на стул. — Но объясните мне, зачем ей понадобилось убегать? У нее ведь все было.
— Всегда хочется чего-то еще. — Я пробежал глазами по стенам викторианского склепа и выглянул в окно: вдали виднелся городок, а за ним бескрайняя пустыня. — Как ей жилось дома?
— Последние годы она здесь редко бывала. Лето мы всегда проводили в Тахо, а зимой Феба училась в колледже.
— Как она успевала?
— Вроде бы вполне прилично. Правда, в прошлом году у нее возникли кое-какие сложности чисто академического свойства, но их удалось уладить.
— Расскажите.
— Видите ли, ей пришлось уйти из Стэнфордского колледжа. Ее не выгнали за неуспеваемость, но дали понять, что в другом месте ей будет легче. Поэтому прошлой весной она перевелась в Болдер-Бич, чему я был не очень-то рад, поскольку сам в свое время кончал Стэнфорд.
— А как отнеслась к новому колледжу ваша дочь?
— По-моему, ей там понравилось. Насколько мне известно, в Болдер-Бич у нее появился поклонник.
— Как его зовут?
— Бобби, если не ошибаюсь. В женской психологии я разбираюсь неважно, но, кажется, парень здорово вскружил ей голову.
— Ее сокурсник?
— Да. Его я не знаю, но я был рад, что Феба влюбилась. Раньше-то она мальчиками не особенно увлекалась.
— А она хорошенькая? — спросил я, а про себя подумал, что если девушка первый раз влюбляется в двадцать один год, то дело плохо.
— По-моему, да. Впрочем, мне, как отцу, судить трудно. Посмотрите сами.
Он вытащил из кармана бумажник крокодиловой кожи и раскрыл его. Из-под прозрачного пластика на меня глянуло миловидное, хотя и несколько необычное личико: густая копна темно-русых волос, огромные, точно фары, синие глаза, большой, довольно чувственный рот, плотно сжатые губы. Тонкая натура. Такая может стать либо писаной красавицей, либо старой девой с постной физиономией. Впрочем, до старой девы еще дожить надо.
— Можно взять эту фотографию?
— Нет, — отрезал Уичерли. — Только не эту. Она самая лучшая. Любую другую — пожалуйста.
— Ее фотографии могут мне пригодиться.
— Давайте тогда я сейчас же разыщу их, а то потом забудем.
С этими словами хозяин дома вскочил и бросился вон из комнаты. Слышно было, как он, перескакивая через две ступеньки, взбегает по лестнице, как хлопает дверью на втором этаже. Наверху упало что-то тяжелое и качнулась люстра.
Уичерли раздражал меня. Он был хорошо воспитан, что в наше время редкость, и вместе с тем в нем чувствовалась какая-то ожесточенность. Тяжело топая ногами, он сбежал с лестницы и, с грохотом распахнув дверь, ворвался в комнату. Лицо его побагровело.
— Черт бы ее побрал! Увезла все фотографии Фебы! Ни одной не оставила.
— О ком вы?
— Жена моя. Бывшая жена.
— Вот видите, значит, она все-таки любит дочь.
— Будет вам! Кэтрин любящей матерью никогда не была. Просто она знала, что мне эти фотографии дороги — вот их и забрала.
А когда?
— Скорее всего, когда уехала в Рино. В прошлом апреле. С тех пор мы виделись всего один раз. Нечего сказать, отряхнула прах Медоу-Фармс со своих ног…
— Она до сих пор живет в Рино?
— Нет, туда она поехала разводиться. А где моя бывшая супруга сейчас, понятия не имею. Надо думать, обретается где-нибудь здесь, в этих краях.
— Должны же вы знать, где она. Вы ведь платите ей по разводу?
— Этим занимаются юристы.
— Прекрасно, в таком случае назовите мне юриста, который знает ее адрес.
— И не подумаю. — Он засопел, словно рассвирепевший бык или по крайней мере откормленный боров. — Я не желаю, чтобы вы вступали в контакт с миссис Уичерли. Она только еще больше запутает дело, да еще Фебу очернит. И меня заодно. У Кэтрин злой язык… — Он облизнул свои тонкие, нервные губы и на мгновение умолк, причем, судя по выражению его лица, очень вовремя. — Слышали бы вы, что она несла!
— Когда?
— Она явилась на мой пароход в день отплытия — ворвалась в каюту и набросилась на меня. Пришлось ее выставить.
— «Набросилась»?!
— Да, с руганью. Стала обвинять меня в том, что я, видите ли, оставил ее без гроша. Какая несправедливость! Наоборот, я поступил с ней в высшей степени благородно: сто тысяч долларов единовременного пособия и более чем щедрое содержание — разве плохо!
— Вы говорите, развод состоялся в апреле?
— Вступил в силу в конце мая.