Половина земного пути (сборник)
Шрифт:
Аркадий смолк. Стало отчетливо слышно, как в костре постреливают дрова. Наконец к рассказчику обратился Дмитрий. Голос его звучал саркастически:
— А ты с тех пор заделался бабкой-колдуньей и стал лечить заговорами и наложением рук.
Аркадий отвечал со спокойным достоинством:
— Нет, никаким врачевателем-шаманом я себя не считаю. Однако и потом случалось, что я спасал людей.
— Расскажи, — попросила Софья.
— Таких случаев, кроме истории с Мишкой, было еще два. И каждый раз — я вывел это для себя — получалось вылечить тех людей, которых я очень сильно любил.
При словах о любви, прозвучавших в устах Аркадия, глаза девушки застыли. Тот этого не заметил и продолжал:
— Однажды я был здорово влюблен, и моя пассия заболела крупозным воспалением легких. Врачи заявили, что вряд ли смогут помочь ей, и практически отказались от нее. Я забрал девушку из больницы, сидел у ее постели, не отходя ни на шаг, два дня и две ночи. Я поил ее куриным бульоном, вытирал со лба пот влажным полотенцем… А главное — держал ее за руку и уговаривал не умирать, не уходить, не бросать меня. Я отгонял смерть, молил Провидение оставить мою любовь со мной. Утром третьего дня ей стало лучше, а потом она очень скоро пошла на поправку… Интересно, что, когда она выздоровела, мы довольно быстро разошлись с ней. У девушки оказался вздорный характер, и я с трудом представлял себе, как я мог когда-то мечтать, чтобы она провела со мной всю мою жизнь…
— Ты, наверно, пожалел, что ее воскресил, — с иронией заметила Софья.
— О настоящей любви никогда не жалеют, — мгновенно откликнулся Аркадий, — даже если она окончилась ничем или принесла горе.
— А еще? Расскажи про утопленницу, — попросила девушка.
— Да, утопленница!.. Я, наверно, тоже влюбился в нее, хотя видел первый раз в жизни. Но она была очень красивая… Ее нашли на пляже в Гагре. Девушка провела под водой час, не меньше. Она не дышала, и даже врач из санатория сказал, что медицина здесь бессильна. Но мне так стало жалко, что она умрет, что я бросился к ней. Зеваки смотрели на меня как на сумасшедшего. Я изображал, что делаю ей искусственное дыхание, а в действительности заклинал, чтобы она не умирала. Уговаривал ее остаться. И в какой-то момент она вдруг дернулась, исторгла из себя воду и открыла глаза… Ее забрали долечивать в больницу, а мне пришлось уматывать из санатория раньше срока, потому что я стал местной достопримечательностью. Прохода не давали, — с улыбкой докончил Аркадий, — просили исцелить, кто — экзему, кто — заячью губу. Апофеозом стал грузинский князь, который обещал меня озолотить, если я вылечу его дочь-горбунью… Той же ночью я сел на поезд до Москвы… Впрочем, — прервал сам себя Аркадий, — мы все вручили вам, — он коротко поклонился старику, — свои, что называется, верительные грамоты. Не пора ли вам рассказать, кто вы? И зачем мы с вами встретились?
Старик обвел нестерпимо-ярким взором гостей — никто не смог выдержать его взгляд, все опустили глаза. Промолвил:
— У меня нет готовых ответов. Только догадки. И гипотезы.
— Валяйте же, — с очаровательной невежливостью, свойственной молодости и потому извинительной, проговорила девушка. — Мы устали ждать.
— Во-первых, я могу с уверенностью утверждать, что вы не одиноки. Вас — или, если угодно, нас — мало, но мы все же являемся на свет. Я думаю, нас, избранных , рождается один человек на миллион. А может быть, и того меньше. Кто-то из нас умеет проходить сквозь стены. Кто-то понимает язык животных. Кому-то ведомо будущее. Кто-то лечит тяжелейшие болезни словом или наложением рук… Кто мы? Отклонение в эволюции? Тупиковая ветвь в естественном отборе? Я не знаю… А может, наоборот, мы не отступление от нормы, а новая норма ? Может, именно через нас совершенствуется человечество? Благодаря нам? А если мы станем держаться вместе, и заключать браки друг с другом, и рожать детей — возможно, таких, как мы, будет все больше? И когда-нибудь все люди научатся читать мысли, исцелять силой слова и левитировать — то есть летать без помощи механизмов…
Речь Алексея Викентьевича завораживала. Гости смотрели на него во все глаза.
— Я думаю, — продолжал он, — что мы, избранные, были всегда. Мы становились жрецами в Древнем Египте. В античном мире — пифиями и оракулами. Как колдунов и ведьм, нас карала святая инквизиция, сжигала на кострах. Кто-то из нас объявлял себя пророком и основывал новые религии. Кто-то выходил в святые угодники: врачевал, наставлял, творил чудеса, предсказывал будущее… А в диких племенах мы становились (и посейчас становимся) шаманами… Где-то нас запирали в дома скорби и заточали в монастыри… И только здесь, в Советском Союзе, и сейчас, в первой половине двадцатого века, мы получили невиданный ранее исторический шанс…
— Шанс? Какой? — тихо, одними губами вопросила Софья, однако старик расслышал ее.
— Наш шанс — объединиться. Держаться вместе. Изучать самих себя и собственную природу.
— А почему этот шанс вдруг возник именно сейчас? — рубанул Дмитрий. — Что такого особенного для вас в текущем историческом моменте?
— Вы, Дима, простите, какого года рождения? — вопросом на вопрос ответил старик.
— Я? Девятьсот одиннадцатого.
— А вы? — обратился он к Софье.
— Вообще-то женщинам подобных вопросов не задают, — кокетливо рассмеялась девушка. — Но я на него могу еще пока отвечать чистейшую правду. Мне девятнадцать лет — стало быть, я ровесница революции, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения.
— А я — девятьсот девятого, — не дожидаясь вопроса, промолвил Аркадий. — Но при чем здесь наш возраст?
— Возраст имеет большое значение. Потому что вы первое в цивилизованном мире поколение за последние две тысячи лет, живущее вне религии и без религии. Конечно, когда-то вас, наверное, крестили. И даже приводили за ручку в церковь…
— Меня — нет, — гордо отмежевалась девушка.
— …Но вы атеисты, разве нет? Ваше детство, и отрочество, и юность — они ведь прошли вдали от церкви, не так ли?
Никто не возразил.
— Мы живем в безбожном государстве, — продолжал Алексей Викентьевич, — и для нас это великолепная возможность. Она впервые представилась нам — возможность познать самих себя. Представьте: если бы вы, с вашими талантами, родились сто, двести лет назад? Как бы вы объясняли сами себе свои способности? Божьей благодатью. Господней милостью. Кем бы вы стали в те времена, когда в обществе заправляли попы и монахи? Святыми целителями и предсказателями, вы вершили бы чудеса к вящей славе монастырей. Или, может, вы превратились бы в сектантов, создавали новые религии, и тогда бы вас преследовали и заточали в подземелья. Но теперь мы свободны от мистики и метафизики любого рода. В стране, где церковь отделена от государства, мы можем сами познать себя и служить себе… Как служили самим себе революционеры, основатели нашей большевистской партии…
— Вы хотите сказать, — тихо переспросила Софья, — что наши вожди тоже были, м-м, необыкновенными ?
— Конечно! — с живостью воскликнул старик. — Я ведь хорошо знал их многих! А как вы думаете, если б дело обстояло иначе, смог бы Ленин с горсткой соратников устроить революцию в огромной стране? Мог бы Троцкий одной речью завоевывать тысячи сторонников и убеждать целые дивизии поворачивать штыки в нужную сторону? А Сталин — да ведь он просто умеет читать мысли, я знаю…
Когда разговор коснулся политики, и Аркадий, и Дмитрий подобрались, нахмурились. Алексей Викентьевич почувствовал их напряжение, махнул рукой.
— Но не будем лезть в дебри… Вернемся к вашей личной судьбе… Вы — или, по крайней мере, двое из вас — сумели расслышать мой зов , и потому вы здесь… Здесь, в горах, я не один… Нас, таких же, как вы, здесь немного, всего лишь четверо… Мы живем уединенно, все вместе, коммуной… У нас свое хозяйство. Овощи, фрукты, имеются коровы и куры. Мы сами ухаживаем за ними, сами печем хлеб, стараемся ни с кем из посторонних не общаться. Мы отказались от общественной жизни. Но зато мы заняты друг другом, и с помощью коллег совершенствуем свои таланты… И я приглашаю вас присоединиться к нам. Легкой жизни я вам не обещаю. Но обещаю, что она будет интересной. Впрочем, — старик обвел своим пронзительным взором гостей, — я приглашаю не всех. Один из вас троих мне солгал. И он не избранный. Он здесь, — старик коротко и невесело хохотнул, — совсем по другому делу.