Польская мельница
Шрифт:
В дополнение ко всему я воссоздал казарменную обстановку: вот вам голая кровать, на которой и думать нельзя ни о чем другом, кроме сна (но и это не все!), потом я провел больше часа, мало-помалу разводя в очаге избыточный огонь (во мне подозревали холодную кровь) и в то же время старательно щадя свой камин, дымоход которого не чистился уже два года. Я ограничился весьма внушительной и очень красивой кучей раскаленных углей.
Я не ждал его раньше темноты. Он и в самом деле постучал в дверь в пять часов вечера. От его пальто, отяжелевшего от дождя, поднимался пар. Он не произнес ни слова, пока не расположился, как ему было удобно. Он уселся в кресло, которое я для него приготовил, и протянул ноги к огню. Потом дал мне время, как положено, рассмотреть самую красивую пару сапог, какую я когда-либо видел: несомненно, заграничного производства, тонких, мягких, блестящих и без малейших следов грязи.
— Вы удивлены, — сказал мне этот ловкий человек, — став свидетелем того, что я явился сюда, за четыре мили, в этакую мерзкую погоду просто ради удовольствия посоветоваться с вами.
Он немного помолчал и продолжил:
— …Я знаю, что вы оцените по достоинству слова, которые я только что произнес. Пусть они послужат эпиграфом к нашему разговору. И правда, сколько мелочных умов, занятых только собою, этому не удивились бы? Ведь я гожусь вам в отцы, а в том месте, откуда я сейчас пришел, как вам известно, нет недостатка в уютных гостиных, защищенных от тянущих изо всех щелей сквозняков (да еще к тому же в одной из этих гостиных находится сейчас мадемуазель де М. и ждет моего возвращения). Я поздравляю вас с вашим удивлением и прошу считать данью уважения вашей проницательности беседу, которая у нас с вами состоится.
Он попросил меня поведать ему историю семьи де М.
— Не то, что известно всем, — добавил он, — а то, что знаете вы; не столько факты, сколько выводы, которые вы из них извлекли. Ваше мнение — вот что меня интересует.
Я рассказал ему обо всем, начиная с Костов, так, как описал это здесь; разве что скрыл некоторые из моих сокровенных чувств, причем только те, которые плохо мог тогда себе объяснить, то есть некие чувства, которые можно было бы назвать добрыми (если не знаешь людей). А в отношении так называемых дурных чувств мне все было совершенно ясно.
— Вас врасплох не захватишь, — сказал он мне, — и я этим восхищен, потому что для меня речь идет не столько о том, чтобы захватить вас врасплох, сколько о том, чтобы этого не сделали другие. Я вижу у вас на столе книги по юриспруденции, в которые вам нет нужды заглядывать. Думаю, вы имеете все необходимые и заслуживающие доверия сведения о том, каким образом определили право наследования при гибели семьи де М. из Коммандери в версальской катастрофе?
Я ответил ему, что действительно это право на наследство было определено парижскими судебными властями, которые в своей щепетильности зашли так далеко, что посчитали, вопреки предписаниям закона в отношении возраста и степени родства покойных, что, поскольку тело Клары было найдено почти до пояса высунувшимся из разбитого окна, Клара и должна считаться умершей последней. Я вступил на свою излюбленную твердую почву. И добавил сюда рассказ об удачных (с их точки зрения) операциях, проведенных парижскими кредиторами с владением, от которого к тому времени ничего больше не оставалось.
— Мэтр П. вне подозрения, — сказал он мне.
Он умолк, и я, как дурак, собрался ему ответить, когда: он добавил:
— Это не вопрос, это утверждение.
Отчего я почувствовал себя в шкуре грешника, получающего отпущение грехов.
— Мне очень нравится, — сказал он, — добросовестность, которая заставила в споре о деньгах обсуждать все, вплоть до этого мертвого тела, извлеченного из гроба. Раз уж мы заговорили про покойников, разовьем эту тему наперекор мрачным завываниям ветра у вас на лестничной площадке и под дверью.
Я пошел заткнуть щель под дверью половой тряпкой.
— Посредственность ваших сограждан сомнению не подлежит?
От этого вопроса в лоб у меня в ту минуту перехватило дыхание.
Я поспешно уверил его, что они просто-напросто при любой возможности пользовались тем, что подворачивалось под руку.
— Это то, что называют «благодатью состояния». И я этому рад. Итак, — сказал он, — когда они узнают, что я хочу отказаться от своего имени и взять имя жены, они сделают вывод, что я соблазнился дворянским званием, частицей «де».
— Что другое они могли бы подумать? — сказал я.
— То, что я собираюсь открыть вам и о чем не нужно, чтобы они думали.
Я возразил, что мне не по силам нести бремя такого доверия.
— Это то, что вы и без меня откроете, — добавил он, не изменившись в лице, — и то, что я хочу, чтобы вы оценили как мое доверие.
Я оказался загнанным в окопчик, который довольно затруднительно было защищать. И удовлетворился тем, что поддакнул ему.
— Впрочем, — продолжал он, — вот мы и подошли к главному. Я только что сообщил кому следует, что хочу поручить вам принять необходимые меры. Меня не сразу поняли, но потом поздравили с таким выбором. Именно вы представите мое ходатайство министру юстиции. Какие потребуются документы?
Я ухватился за профессиональные вопросы как за спасательный круг. Перечислил свидетельства о рождении обоих супругов, свидетельство о браке и спросил у него, как раз кстати, чтобы не выглядеть дураком, намеревался ли он взять одно только имя де М. или же хотел добавить к нему свое собственное имя.
— Мое имя могло бы вызвать путаницу, его опустим, — сказал он.
Таким образом, мне было позволено в течение десяти минут говорить, основываясь на законе (никогда прежде я не понимал столь глубоко и не ценил столь высоко его надежность). Я ему сказал, что позабочусь обо всем. Я упивался «законными уведомлениями» и «правительственным вестником». Это составляло твердую почву, на которой я и старался удержаться. Он мне сказал, что Государственный совет предупрежден и решение министра не подлежит никаким сомнениям.
— Письменное прошение на имя суда, — заметил я, — должно содержать убедительный мотив.
— Ну так приведите его, — сказал он. И поскольку он увидел, что глаза у меня округлились, а на языке вертится какое-то слово, то добавил: — Сошлитесь на соблазн устранить препятствия. Это в неофициальных беседах может приобрести весьма благопристойный вид.
Я понял, что он хочет возложить на меня часть работы и к тому же связать меня определенными обязательствами.
Он поднялся и протянул мне руку.
— Вот мы с вами и стали сообщниками, — сказал он.
Я отметил его ласковый взгляд.
С величайшим смущением я помог ему надеть пальто. Шерстяная ткань его все еще была тяжела от дождя и сильно оттягивала мне руки. Я должен был встать на цыпочки, чтобы набросить пальто на его плечи.
V
God knows, my son, By what by-paths and indirect
crocked ways I met this crown… [16]
16
Бог ведает, какими, милый сын, Извилистыми, темными путями Достал корону я… (Перевод Б. Пастернака.)