Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг. Из воспоминаний раненого. Русские над Индией. Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире
Шрифт:
— Побитого трухмена нашли, ваше б-дие.
— Кого? Джигита, что ли? — спросил Александр Иванович, как видно, вовсе не пораженный этой новостью.
— Не могу знать, ваше б-дие! Только лежит этто там человек совсем без одежи, голова разбита, весь побит, и грудь в двух местах прострелена аль проколота; так из себя трухмен, потому скрозь черномазый!
Командир охотников не мог удержаться от улыбки, слыша определение национальности найденного трупа, выраженное так своеобразно.
— А следов текинцев не видали? — спросил он Долбню, вытиравшего пот рукавом своей черкески.
—
— Ну хорошо, там увидим! А теперь пойдем дальше. Вперед ребята, за мной!
Быстрыми шагами, почти бегом, стал спускаться маленький отряд. Наклонная плоскость, покрытая камнями, не раз заставляла людей спотыкаться, так как разошедшиеся по силе инерции ноги с трудом меняли направление при обходе встречавшихся ям или груд камня. Вот солдатик споткнулся, удержался, но как раз, на его несчастье, лежит большой камень; при всем желании обойти его он не может, ударяется коленями и летит через голову; винтовка со звоном ударяется о землю, баклажка с водой, подпрыгивая, катится, и сам обладатель ее, прихрамывая и ругаясь на чем свет стоит, подняв ружье, к счастью, не пострадавшее от падения, стремится догнать драгоценный сосуд, содержащий в себе запас воды, которой грозит опасность разлиться. Увы! Так и случилось: пробка выскочила и воды в баклаге нет ни капли. С непритворно грустным видом смотрит солдатик на пустую баклагу, из которой выбежали, когда он ее подымал, последние капли воды.
— Э-эх! Вот так беда, — говорит бедняга и по свойственной русскому человеку привычке почесывает затылок.
— Что земляк, без воды теперича? — соболезнует обгоняющий его товарищ.
— Да вот нелегкий попутал свалиться… — И солдат добавляет очень нелестный эпитет врагу рода человеческого, по его мнению, виновнику его несчастья.
— Ну чего стали, аль прикладом подогнать! — слышится голос «ундера» Василия Петровича, и он, собственной персоной, является перед двумя солдатиками.
— Да вот, Василь Петрович, вода пропала, — говорит солдатик.
— А ты, баранья голова, поможешь, что ли, коли будешь растопыря руки стоять? Да нешто ее мало там внизу? — И ундер показал на зеленеющую равнину.
Лицо солдатика повеселело сразу.
— Оно точно, я не подумал, Василь Петрович! — И оба солдатика вприпрыжку стали догонять товарищей, сначала искоса оглянувшись, не собирается ли их начальник привести в исполнение угрозу насчет приклада, но Василий Петрович мерной походкой опытного пехотинца спускался, не обращая на них больше внимания.
Спуск приближался к концу, ясно виднелась зеленая трава и тростник выше роста человеческого; так и манило к этой свежей зелени после степной пыли и горных каменьев.
В нескольких шагах от приближавшегося отряда стояли два посланные вперед солдатика. Александр Иванович шагов за десять еще скорчил гримасу и промолвил:
— Эк как воняет мертвечиной!
Запах этот происходил от какой-то потемневшей массы, в которой только по ближайшем осмотре можно было узнать человеческий труп; голова была совершенно раздроблена и представляла запекшуюся массу крови и мозга, из которой торчали осколки разбитых костей. Туловище было покрыто синяками и кровяными подтеками; во многих местах было вырвано мясо, которое висело лохмотьями; кисть правой руки висела на нескольких лоскутках кожи; из правого бока, совершенно разбитого, торчали осколки ребер; ноги, перебитые в нескольких местах, неестественно подогнулись под туловище. Зрелище было очень неприятное даже для людей, для которых вид смерти не был новинкой.
Преодолевая чувство брезгливости, Александр Иванович в сопровождении моряка подошел к трупу и, нагнувшись, начал рассматривать две маленькие ранки: одну под левой ключицей, другую в средине груди; не нужно было быть врачом, чтобы определить происхождение этих ранок — только пуля, пущенная на близком расстоянии, может произвести такую маленькую затянутую внутрь ранку. Объяснение других повреждений на трупе тоже не трудно было найти, так как близлежащий огромный камень был забрызган кровью и мозгом.
— Текинцы его убили наверху и сбросили сюда, я это и раньше думал, — промолвил Александр Иванович. — Он, падая, ударился сначала об этот камень и от него отпрыгнул уже сюда. Затем они спустились и здесь обобрали его, так как наверху им помешали казаки.
— Если отсюда нет выхода, то этих господ можно поздравить с большой неприятностью, — произнес гардемарин, отходя от убитого и внимательно всматриваясь в землю вокруг, будто ища чего-нибудь.
— На этой каменистой почве едва ли вы найдете следы, — послышался голос барона, угадавшего намерение моряка.
— Да это верно, ничего не видать, — согласился моряк и обратился к Александру Ивановичу. — Надо приказать зарыть этого беднягу, а то он распространяет таковое зловоние, что дышать невозможно!
— Фельдфебель! Прикажи людям, у кого есть лопаты, забросать труп землей, да каменьев набросать сверху, чтобы шакалы не отрыли!
Несколько человек отделились из числа охотников и, вынув коротенькие лопаты, так называемый линнемановский шанцевый инструмент, принялись забрасывать обезображенный труп, который скоро исчез под грудой пепла. Все охотники стали бросать камни, и таким образом в непродолжительное время образовался порядочный курганчик, навсегда скрывший под собой тело джигита.
— Ну, вот и похоронили, — сказал Александр Иванович. — Теперь, господа, — обратился он к моряку и барону, курившим в некотором отдалении, — попрошу вас составить со мною маленький военный совет.
Моряк и барон Л-стерн подошли к командиру охотников и, по его приглашению, опустились на бурку, которую догадливый человек барона успел уже разостлать.
— Что вы предполагаете теперь предпринять? — обратился Сл-кий к барону, как самому младшему из трех.
Барон подумал с минуту и затем медленно, коверкая слова, начал:
— Я думаю, господин капитан, пойти посмотреть, нет ли здесь неприятеля, только идти осторожно, чтобы не попасть в… в… как это! Hinterhalt! — обратился барон к гардемарину.
— По-русски это называется засадой, — перевел моряк, с трудом удерживаясь от смеха при взгляде на барона, который даже покраснел от усилия вспомнить это проклятое русское слово, а может быть, и оттого, что чувствовал устремленный на себя пристально сардонический взгляд Александра Ивановича.