Полуночные тени
Шрифт:
— Пролетели мимо, напугали, — посмеивалась бабуля, — экая важность! Вот я слыхала, в одной деревне упыри попросту постучали в двери, да и вошли, когда им открыли. Сразу во все три дома. Вечером была деревня человечья, к утру стала упырячья.
— И что? — я вцепилась в кружку, будто не кружка это вовсе, а защитный амулет какой. По спине пробежали мурашки.
— Так и живут, а что делать? Поля под пастбища перевели, коров на кровь разводят, а так — все то же. И богам по-прежнему молятся, и налоги платят…
— Да не может быть! — ахнула я.
Бабуля не торопясь отхлебнула чаю, ответила:
— Да почему ж не может? Сама подумай, девонька, — всю жизнь свою они людьми прожили, с родными по-родственному, с соседями по-соседски, богов и законы уважали, трудились как положено и отдыхали как заведено… Ну поменялись у них вкусы, ели мясо жареное, стали сырым глотать — и что? Все равно как ты сегодня черную юбку надела, а завтра зеленую — сама-то ты в новой юбке прежняя!
Представила я, как рву на куски сырое мясо, как течет по губам теплая кровь, и чаем поперхнулась. Бабушка покачала головой, спросила печально:
— Разве это главное, девонька? Как матери детей любили, так и будут любить, как отцы семьи кормили, так и будут кормить. Кто человеком был, тот в любом обличье человеком останется.
Я покосилась на окно, на дверь. Представилось — вот так войдет гость незнаемый, а к утру будешь сырое мясо зубами рвать… а отказать путнику в ночлеге — Великого отца прогневить, ведь и сам он, сказывают, ходит иной раз по дорогам в смертном облике.
— Человек, — повторила бабушка, — не то, что он ест, а то, кто он есть. А нечисть — тот, у кого душа нечиста, кем бы ни был он. Жаль, не все это понимают…
Совсем неуютно мне сделалось. Чуяла, самым глубинным, нутряным чутьем чуяла — права моя бабуля. Но как же страшно от такой правды! Упыря или, предположим, оборотня можно хоть на вид различить, а в душу к человеку как заглянешь?
Бабушка усмехнулась вдруг, спросила:
— А знаешь, что в этой истории самое забавное?
Люди добрые, Звериная матерь, там еще и забавное было?!
— Самое забавное, — сообщила бабуля, — как об этой истории вообще узнали.
— И как?..
— В ту ночь там менестрель ночевал прохожий. Он и рассказал, как дальше пошел…
— Менестрель?! — Что-то я уже совсем ничего не понимаю! — А разве его… он…?
— Думаешь, если менестреля в упыря перекинуть, он песни петь да байки травить бросит? — бабуля покачала головой. — Да ни в жизнь! Тот еще и смеялся: вот, мол, обычно с меня за ночлег истории просят, а там — сами историю подарили.
Хорошо все же, подумала я, что у нас деревня большая. Десять дворов — не три, тишком не взять. Правда, мы с бабулей на отшибе…
— А еще в наших краях рассказывали, как лесникова дочка, умница и красавица, влюбилась однажды в оборотня… — начала новую байку бабуля.
Так мы и проболтали всю ночь. То есть болтала бабушка. Вспоминала услышанный где-то когда-то треп о "ночном ужасе" — упырях, оборотнях, разбойниках, всякой прочей нечисти, нежити и несмерти, — и тут же, пересказав во всех леденящих душу подробностях, доказывала, что этакая чушь не может быть правдой. А то, что походило на правду, оказывалось после ее рассуждений совсем не так страшно, как чудилось прежде. Я сначала вздрагивала, а потом начала смеяться, и бабушка, затаив улыбку в уголках губ, довольно кивала.
После бессонной ночи я мало на что способна, и бабушка это знает. Так что с рассветом она загнала меня спать.
— Ты ж только разбуди, если что, — пробормотала я.
— Разбужу, разбужу, — ворчливо откликнулась бабушка. — Как «что», так и сразу…
Она говорила что-то еще, но я не слышала: стоило голове прикоснуться к подушке, и мир тут же исчез.
Подняли меня лай Серого, голоса, шаги за стенкой. Я аж подскочила — тревога никуда не ушла, а мутное чувство близкой беды стало и вовсе невыносимым. Выскочила в кухню. Там за столом сидели Рольф и капитан Гарник, начальник бароновой стражи, и бабушка хлопотала, собирая им обед.
У меня ослабли колени, пришлось прислониться к косяку.
— Рольф, — сказала я, — как хорошо, что ты вернулся. Я боялась. Здравствуйте, господин капитан.
— Сьюз, — Рольф шагнул ко мне, помялся несколько мгновений — и обнял.
Я пискнула: силушки в кузнецовом сыне — подковы гнуть, а не девчонок обнимать! Да и дышать, уткнувшись носом в широкую грудь, все-таки затруднительно.
— Сьюз, ты ж… Кабы не ты, точно мы пропали бы! — Рольф осторожно разжал руки, отступил на шаг. — За Ореховым ручьем как нашло на Огонька — насилу удержал. Все говорил, говорил — как ты учила. А он, пока голос мой слышит, держится, а замолчу — дрожит, храпит, аж меня жуть накрывает. Пока до замка добрались, весь в мыле был… Там уж его милости спасибо, успокоил. С меня уже и толку не было, самого, стыдно сказать, бражкой отпаивали. Уж не знаю, что за тварь там засела… — не договорив, кузнецов сын отер лоб и плюхнулся на лавку. Дерево жалобно скрипнуло, а я подумала: не знаю, как Огонек, а Рольфа пришибло крепко, раз до сих пор трясется. Первый парень на деревне! Чего ж тогда от остальных ждать? Мокрых штанов?
— И тебе поздорову, Сьюз, — дождавшись, пока замолчит Рольф, степенно ответил Гарник. — Садись с нами, Магдалена говорит, ты не завтракала еще.
На столе ждали горячая каша со шкварками, крынка молока, полкраюхи хлеба. Я села напротив мужчин, объяснила:
— Сморило поутру. Ночью забоялись ложиться…
— Ясное дело, — кивнул Гарник. — Ты ешь, а потом расскажешь толком, что тут у вас творилось.
Рольфу не верит, что ли, зло подумала я. И только потом поняла: ему нужно, что чувствовала я. Что смогла узнать… а ведь ничего толком и не узнала.
Каша с трудом лезла в горло. Вдруг вспомнилось: снился мне мертвый Рольф, белый, как первый снег поутру, и Анегард, отмахивающийся обломком меча от размытой черной тени. Я не выдержала, спросила:
— А что, в замке тоже?..
— Летали, — Гарник дернул плечом, словно сбрасывая чужую руку. — Коней насилу успокоили, свора охотничья до сих пор с поджатыми хвостами. И не понять, то ли стрелы их не берут, то ли высоко просто… Покружили — и в лес. Облаву устроить бы, да без собак что за облава?