Полуостров загадок
Шрифт:
Ущелье дымилось снежной поземкой, и я невольно поежился, представив обжигающий ледяной вихрь, дующий наверху в обмерзшей каменной трубе.
— Олени! — пронзительно закричала Геутваль.
Я затормозил, вонзив остол в наст. Высоко-высоко из щели перевала высыпались в белую ложбину темные черточки, как будто связанные незримой нитью. Ущелье выстреливало и выстреливало связками, нарт.
— Караван!
Неужели Костя и Илья успели осилить длинный путь?! Ведь я оставил караван далеко за перевалом, у границы леса по Анюю. Растянувшись бесконечной цепочкой, оленьи нарты скользили вниз по белому желобу быстрее и быстрее.
Пришлось поскорее убираться с дороги. Псы уже водили носами, чуя приближающихся оленей.
Гоню упряжку к противоположному краю долины. Там опрокидываю нарту, ставлю на прикол, и, награждая собак тумаками, вместе с Геутваль вцепляемся в потяг.
Вереница оленьих нарт скрылась в глубине перевальной ложбины.
Затем из белых ворот распадка вылетают первые олени. Впереди на легковой нарте мчится Костя — большой, рыжебородый, в заиндевевшей одежде. За ним тянется длиннющая связка нарт.
— Ну и сорвиголова!
Только он мог решиться на быстрый спуск с грузовыми нартами с незнакомого перевала.
Костя гонит упряжку во всю прыть, освобождая дорогу следующей связке каравана, управляемой Ильей.
Заметив собак, Костя круто завернул оленей и остановил свою связку поодаль от нашей упряжки.
— Гром и молния! — рокотал он, соскальзывая с нарты. — Вадим, Вадимище, жив?!
Он бежал к нам, перепрыгивая заструги. Собаки, натягивая постромки, хрипели, лаяли, визжали: они узнали Костю. Лицо его раскраснелось, борода, усы, брови обледенели.
Геутваль растерянно смотрела на бородатого вели: кана, тискающего меня в медвежьих объятиях.
— Ух, и гнали по твоему следу! Слабых оленей бросали. Думали, прихлопнут тебя тут, как куропатку… А это что за чертенок?!
— Дочь снегов, прошу любитьи жаловать, пастушка Тальвавтына.
— Тальвавтына? Ты видел Тальвавтына?! Етти, здравствуй, — кивнул Костя девушке.
— И-и… — чуть слышно ответила присмиревшая Геутваль.
Из ложбины вылетела в долину длинная вереница нарт. Ее благополучно спустил с перевала Илья. Сгорбившись, старик сидел на своей легковой нарте, весь запорошенный снегом. Долину заполнили груженые нарты и олени.
Илья подошел неторопливо, сдерживая волнение. Он уже успел закурить свою трубочку. Я обнял старика.
— Хорошо… жива Вадим… правильно, — бормотал он,_смахивая с покрасневших век слезинки. — Эко диво! Откуда девка взялась?
Ох и вовремя друзья подоспели! Теперь я не один. Я вступал в царство Тальвавтына рука об руку с верными друзьями, с армадой нарт, доверху груженных драгоценными в этой позабытой стране товарами…
К стойбищу подъехали засветло. Я мчался впереди на собаках. За мной следовали Костя и Илья. Замыкала шествие Геутваль. Она выпросила у Ильи целую связку нарт и управлялась с ними не хуже мужчины.
Ну и шум мы подняли в стойбище! Из яранг выбежали Гырюлькай, Тынетэгин и Эйгели. Нарты подходили и подходили. Оленей распрягали сообща, сбрасывали лямки и пускали на волю. Уставшие животные брели к ближней сопке, где паслись ездовые олени стойбища.
Тесной компанией собрались в пологе Гырюлькая. Костя, сбросив кухлянку в чоттагине, блаженно потягивался. Илья, разоблачившись, уселся на шкурах, спокойно посасывая трубку. Геутваль примостилась рядом со мной на шкуре пестрого оленя. Она не отходила от меня ни на шаг.
— Ну и везет же тебе, Вадим, — усмехнулся Костя. — Дон-Кихот с верным оруженосцем…
— Что говорит «рыжебородый»? — встрепенулась, Геутваль.
— Говорит: ты все равно олененок, а я важенка. Геутваль прыснула и смутилась..
Эйгели поставила на низенький столик блюдо дымящейся оленины, я развязал рюкзак — уставил стол яствами и стал рассказывать Косте о ночном посещении помощников Тальвавтына и неудавшемся похищении Геутваль.
И тут, в чоттагине что-то брякнуло и загремело, полог заколебался. Появился Тынетэгин, бледный и встревоженный.
— Тальвавтын едет! — хрипло крикнул юноша. Поднялся переполох. Толкаясь, мы ринулись из яранги. К стойбищу мчалась одинокая упряжка белых оленей. Человек на легкой нарте бешено погонял их. Беговые олени неслись вихрем, разбрасывая комья снега.
Приезжий круто затормозил перед ярангой. Гырюлькай, сгорбившись, вышел навстречу гостю. — Етти, о, етти…
— Эгей, — отрывисто ответил гость.
Гырюлькай согнулся в три погибели, распрягая белых оленей. Я не верил глазам: перед нами стоял сухопарый, длинноногий человек в щеголеватой кухлянке, с лицом, иссеченным морщинами, с редкой заостренной бородкой. Тот самый, что преграждал путь нашему Снежному крейсеру на далеком берегу Чаунской губы.
Приезжий с напускным безразличием оглядывал армаду грузовых нарт. В глазах его мелькнула тревога.
— Здравствуй, Тальвавтын, — протянул я ему руку. Глаза старика вспыхнули и погасли: он узнал меня.
Небрежно прикоснулся рукавицей к моей ладони.
— Однако не прошли сюда твои железные дома?.. — язвительно спросил он по-русски, кивнув на загруженные нарты.
— Больно далеко живете…
Гырюлькай встречал Тальвавтына как почетного гостя. Усадил в пологе рядом со мной на шкуре пестрого оленя. Геутваль не ушла к женщинам и пристроилась тут же — у моих ног. Вся ее напряженная фигурка выражала дерзкое упрямство. Она словно не замечала Тальвавтына, всем своим видом выражая, что новые друзья не дадут ее в обиду.
На Гырюлькая жалко было смотреть. Старик сник, сгорбился, робко и виновато поглядывал на Тальвавтына. Тынетэгин сидел с каменным лицом, и лишь посеревшие скулы выдавали его волнение.
Я задумался. История с Геутваль могла поссорить нас с Тальвавтыном и, может быть, сорвать все предприятие с закупкой оленей. Но оставить девушку без защиты, на произвол судьбы мы не могли. Как спасти ее, не нарушая дипломатических отношений с властным стариком?
Тальвавтын невозмутимо пробовал печенье, сгущенное молоко, консервированный компот, джем, шоколад, хорошие конфеты…