Полярные моря
Шрифт:
Нас вывел из этого состояния шторм. Я еще ни разу не видел такого. Менее чем за час небо побелело, поднялся ветер, закружились хдопья снега, а через четверть часа мы оказались в сердце пурги. Шлюпку трясло, словно осину. Шум стоял оглушительный – льдины сталкивались с треском, похожим на пушечные выстрелы. Мы даже начали опасаться за прочность стальной шлюпки. Но, слава Богу, ничего страшного не произошло. Когда разразилась буря, мы бросили весла и уселись на дно, но капитан сказал, что, если мы перестанем грести, шлюпка встанет поперек волны и может перевернуться или набрать воды. Мы могли бы сообразить это и сами, но
Шторм продолжался шесть часов, а потом как-то вдруг утих, и мы, к величайшему удивлению, увидели другую шлюпку в полумиле от нас. Мы подошли ближе и буквально остолбенели: вместо лиц блестели белые маски изо льда, а гребцы походили на призраков.
На следующий день или через день была еще одна буря. Она тоже продолжалась шесть часов. Мы гребли, сменяя друг друга, настроение у нас испортилось, и кое-кто, в том числе и я, стал жалеть, что не пересел на „Олопану“. Но вслух пока не говорили. Тогда мы еще не знали, что „Олопана“ уже двое или трое суток покоилась на дне Ледовитого океана. Ее потопила торпеда с немецкой подлодки. Это мы узнали позже. Мы совсем упали духом, поскольку кончились съестные припасы. Осталась только питьевая вода.
Утром мы заметили сушу. Она проглянула сквозь легкий туман на востоке далеко на горизонте. Она не блестела, как льды. Ошибки быть не могло – то была земля. Мы кричали и плакали от радости. И с удвоенной силой принялись грести, надеясь добраться до берега часа за три. Но нам понадобилось двенадцать часов.
Шлюпки носом зарылись в гальку. Мы смотрели на редкие зеленые холмы, и сердце наполнялось какой-то удивительной нежностью. Любой потерпевший кораблекрушение поймет меня. Мы дошли до холмов и увидели скудную низкорослую зелень. Поднялись на вершину взгорка и тут же расстроились. Насколько хватало глаз, тянулись одинаковые холмы, а дальше вздымались горы с заснеженными вершинами, сверкавшими на солнце. Ни деревца, ни жилья, ни единого человеческого существа. Нас окружала пустыня.
Вернувшись на берег, мы заметили диких гусей. Диких, но не пугливых. Они никогда не встречались с людьми. Мы поймали десяток птиц и сварили из них суп – хорошо, что нашлись спиртовые горелки.
Новая Земля похожа на мол, тянущийся на тысячу километров с юга на север. Мы не знали, на какой широте находимся. Надо было идти на юг, что мы и сделали. Грести становилось все труднее из-за мучившего нас голода. Берег опустел, дикие гуси больше не попадались. Кое-кто начал жаловаться, что отморозил ноги.
Наше мрачное плавание длилось трое суток, а затем мы встретили четыре шлюпки, в которых сидели моряки с голландского судна, тоже входившего в конвой PQ-17. Они, как и мы, страдали от голода, но встреча подбодрила нас. Казалось, что в компании легче будет добраться до цели. В тот день мы опять наткнулись на диких гусей и поймали их больше сотни. Мы досыта наелись и повеселели.
Мы продолжали грести к югу, и на следующий день произошла новая радостная встреча. Обогнув небольшой мыс, мы заметили стоящее у берега судно из конвоя PQ-17. „Уинстон Салем“ сел на песчаную мель и не мог сдвинуться с места. Он был в хорошем состоянии, его котлы работали, камбуз и холодильник были до отказа набиты пищей.
Трое суток мы жили на „Уинстоне Салеме“, как у Христа за пазухой – тепло, сытно, ни забот, ни тревог. Обмороженные ноги залечили в медсанчасти. Немецких самолетов мы не видели уже несколько дней – по-видимому, операция против PQ-17 закончилась. Наступила счастливая пора, но счастье не длится вечно.
На третьи сутки с юга пришел пароходик. На нем развевался красный флаг с серпом и молотом.
К запаху мазута примешивался другой, более аппетитный запах. Когда судно подошло ближе, мы разглядели ржавый и грязный корпус китобойца. Он отдал якорь вблизи „Уинстона Салема“, и с него спустили шлюпку. В нее сели два человека, закутанных в меха. На ногах у них были унты. На их коричневых лицах поблескивали раскосые глаза. Они ни слова не знали по-английски. Жестами они объяснили, что неподалеку, к югу, стоит несколько английских или американских судов, и предлагали доставить туда всех, кто хотел.
Капитан „Уинстона Салема“ промолчал. Решение должен был принять он. Мы же не могли злоупотреблять его гостеприимством и с большим сожалением покинули „Уинстон Салем“, пообещав капитану сделать все возможное, чтобы русские прислали буксир, который стащит его с мели.
Мы снова пустились в путь вдоль побережья Новой Земли, на этот раз на борту китобойца. На завтрак давали какое-то рыбное (или китовое) варево и чай. Русские говорили, что суда союзников недалеко, а мы все шли и шли вдоль берега. Как-то мы заметили маяк и несколько деревянных домов. Человек двенадцать мужчин, две женщины, дети, собаки.
После шестнадцати часов плавания мы наконец заметили в глубине бухты стоящий на якоре „Импайр тайд“, английское судно из конвоя PQ-17. Мы поднялись на его борт.
Нас встретил капитан. Он был приветлив, но мы поняли, что стесняем его. „Импайр тайд“ уже принял большое количество моряков с других судов конвоя PQ-17. Он был переполнен: на его палубе толкалось множество людей. „Вместе с вами у меня на борту окажется двести пятьдесят пассажиров“. Капитан опасался взять на себя ответственность за доставку всех этих моряков в Архангельск, он хотел получить несколько судов для охраны. „Я уже послал радиограмму в Архангельск и запросил помощь“. Мы подумали: „Радиограмма! Он с ума сошел! Рядом базируются немецкие самолеты, они вскоре будут здесь!“
И действительно, вскоре в небе появился самолет. „Вот тебе и ответ на радиограмму, – подумали мы. – Теперь жди бомбардировщиков“. После воздушной атаки переполненный „Импайр тайд“ будет походить на бойню.
С согласия нашего капитана мы покинули это судно, которое не могло ни прокормить нас, ни доставить в Россию, а само было прекрасной мишенью. Капитан „Импайр тайда“ дал нам две шлюпки и парусину. Мы снова сели на весла и пошли к берегу. Он был столь же негостеприимен, как и в более высоких широтах. Мы пробыли на суше двое суток, подстрелив из револьвера несколько морских птиц. Мы ждали атаки самолетов на „Импайр тайд“, но небо оставалось пустым.
Двое суток мы проскучали на берегу, а потом капитан „Импайр тайда“ прислал нашему капитану записку. „Получил радиограмму корвета вооруженных сил „Свободная Франция“. К нам идет мощный эскорт. Отхожу ему навстречу. Возвращайтесь на борт“. Мы вернулись. „Импайр тайд“ встретился с эскортом – тремя французскими корветами и двумя русскими эсминцами. Под эскортом шло еще пять судов из конвоя PQ-17. Мы пришли в Архангельск 25 июля, то есть через три недели после рассредоточения конвоя. А нам казалось, что прошел уже не один месяц.