Полые холмы
Шрифт:
Тогда откуда, думал я, идучи длинными коридорами в свои покои, эта тяжесть у меня на сердце? Что это за черная тень, зловещая, как предчувствие смерти? Почему, если кровь моя предсказывает беду, глаза мои ее не видят? Что за призрак, костистый и алчный, затаился и застит сияние прошедшего дня?
Однако уже минуту спустя, когда, кивнув стражнику у входа, я прошел к себе в комнату, край беды приоткрылся моему взору. Через дверь в комнату Артура я увидел его постель: она была пуста.
Поспешными шагами я вернулся в прихожую и, склонившись над спящим слугой, попытался его растолкать. Тут в нос мне ударил знакомый запах: то же снотворное снадобье, что и в вине у короля. Оставив слугу храпеть на подстилке, я выбежал обратно в коридор. Стражник в испуге прижался к стене, как видно устрашившись моего лица.
Но я только тихо спросил:
– Где он?
– Господин, с ним ничего худого не приключилось. Для тревоги нет причины... Мы не нарушили приказ, ему ничего не угрожало. Второй стражник проводил его до самой двери и остался ждать...
– Где он?
– В женских покоях. Когда девушка пришла за ним...
– Девушка?
– Ну да, господин. Она пришла сюда. Мы ее, понятно, остановили, не пропустили внутрь, но тут он сам вышел к двери... – Успокоенный моим молчанием, стражник понемногу разговорился. – Право, господин, ну что тут худого? Это приближенная дама принцессы Моргаузы, темноволосенькая такая, ты небось тоже ее заметил, пышненькая, что твоя малиновка-красногрудка, и с лица хорошенькая, молодому господину по заслугам...
Да, я ее тоже заметил: маленькая и вся округлая, щеки румяные, глаза карие блестят, как у птички. Миловидная смуглянка, совсем молоденькая и свежая, как летний день. Но я прикусил губу.
– Давно?
– Часа два, наверное, будет, – ответил он с ухмылкой. – Времени вдоволь. Какой в том вред, господин? Да и захоти мы, разве бы нам его удержать? Ее мы не пропустили, у нас приказ был, и он это знал. Ну он и говорит, что, мол, пойдет с ней, так разве ж мы можем воспрепятствовать? И потом, такая награда по справедливости венчает день первого боя.
Я что-то сказал ему в ответ и вернулся в свою комнату. Стражник был прав: они соблюли долг, как разумели – в такие дела никакая охрана не вмешивается. Да и впрямь что тут худого? Сегодня мальчик при свете дня обрел одну половину мужества – вторую он неизбежно должен был добыть сегодня же под покровом ночи. Как меч его утолил ныне кровью сжигавшую его жажду, так и сам он горел бы заживо, некуда не получил утоления от женского тела. Всякий, с горечью подумал я, кроме пророка, беседующего с богами, мог это предвидеть. Любой воспитатель спокойно предоставил бы нынешней ночи завершиться по естественному предначертанию. Но я – Мерлин, тени обступили меня, и мне страшно.
Я стоял один посреди комнаты, где теснились тени, и смирял смятение, глядя в лицо собственному страху. Чернота шла от моей души: что же это, просто человеческая черная зависть к Артуру, в четырнадцать лет так легко вкусившему удовольствие, к которому я в двадцать лет стремился столь же страстно, но потерпел позорную неудачу? Или же это боязнь пуще зависти, боязнь утратить хотя бы частью любовь, так высоко ценимую и так недавно обретенную? А может быть, я страшился за него одного, зная, что женщина крадет у мужчины силу? Эту последнюю мысль я тут же отверг. Нет, не отсюда моя чернота. В тот день, когда, двадцатилетний, я сбежал, преследуемый женским злым, издевательским смехом, я сознавал, что должен сделать трезвый выбор между мужеством и могуществом, и выбрал могущество. Но сила Артура будет в другом – в полном и могучем расцвете его мужества; сила королей. Он не раз доказывал, что, как ни любит он меня, как ни стремится мне подражать, все-таки он Утеров сын, его плоть и кровь: мужество манило его всеми своими свершениями. И первую в своей жизни женщину он по праву должен был получить как раз сегодня. А мне следовало посмеяться вместе со стражником да отправиться мирно спать, предоставив ему вкушать плотские радости.
Но ведь не зря же этот холод у меня внутри и капли пота на лице. Я стоял неподвижно перед лампой, которая вспыхивала и мерцала, стоял и думал.
Моргауза, думал я, приближенная дама Моргаузы: И она опоила слугу, чтобы он не побежал и не сообщил мне, что Артур уже два часа как находится в ее покоях... Моргауза – единокровная сестра Моргианы, что, если она служит Лоту? Он мог посулить ей золотые горы в случае, если станет королем. Она, правда, не покушалась на жизнь Утера, это так, но ведь ей известно, что еду и питье отведывает сначала слуга. К тому же им не было расчета отделываться от короля, покуда Лот не обвенчается с Моргианой и сможет объявить себя законным наследником верховного престола. Но вот теперь, когда Утер уже при смерти, вдруг появился Артур, и рядом с ним обесценились все притязания Лота. Если Моргауза и вправду враг, если ей нужно убрать Артура, не допустить его прихода на завтрашний пир, то не иначе как он лежит сейчас, опоенный дурманом, попал в руки Лота, умирает...
Все это глупости. Не для смерти дал ему бог императорский меч и показал его мне верховным королем. Моргаузе нет причины желать Артуру зла. Ей больше выгоды, если королем станет ее единокровный брат, а не Лот, муж ее сестры. Смерть Артура, хладнокровно рассуждал я, не в ее интересах. И однако же, я чувствовал смерть: она имела неясные очертания и неопределенный запах. Запах предательства, смутно помнившийся мне со времен детства, когда мой дядя замышлял измену своему отцу-королю и мою гибель. Рассуждения тут были ни при чем, я просто знал, я чуял беду и должен был ее обнаружить.
Идти через весь дом и всюду спрашивать Артура было бы нелепо. Если он сейчас нежится в постели с женщиной, он мне этого всю жизнь не простит. Придется разыскивать его иным способом, а так как я – Мерлин, такой способ у меня есть. Застыв в полумгле посреди комнаты, вытянув вдоль тела руки и сжав кулаки, я смотрел и смотрел на пламя лампы...
Знаю, что не сдвинулся с места, не покидал своих покоев, но в памяти осталось, будто я тихо и невидимо, как призрак, вышел вон, не замеченный стражником, и двинулся полутемным коридором к дверям Моргаузы. Здесь я застал второго стражника, он не спал, а глядел перед собой широко открытыми глазами, однако меня не увидел.
Изнутри не доносилось ни звука. Я вошел.
В передней комнате воздух был спертый, жаркий, пахло духами и притираниями, какие употребляют женщины. Здесь стояли две кровати, и в обеих кроватях спали. У порога внутренней опочивальни, свернувшись, дремал паж Моргаузы.
Две кровати, и две головы в изголовьях. Старая женщина, седая, рот приоткрыт, похрапывает мирно. Другая спит беззвучно, на подушке – тяжелая черная коса, заплетенная на ночь. Маленькая смуглянка спала одна.
И тут я осознал, какая угроза томила мне душу, какую опасность, перед лицом смерти, предательства и поражения, я упустил из виду. Я уже говорил, что те, кто наделен даром божественного провидения, часто бывают по-человечески слепы – отдав мужество за могущество, я оказался беспомощен перед женщинами. Будь я не мудрец, а обыкновенный человек, я бы заметил, как глаза ответили глазам в лазарете, разгадал бы последующее молчание Артура, понял бы, что означал тот долгий, оценивающий женский взгляд.
Она, конечно, владела магией, раз сумела так меня ослепить. Может быть, теперь, понимая, что я уже бессилен вмешаться, она дала развеяться своим чарам или, засыпая, позволила им ослабнуть. А может быть, мои чары оказались могущественнее, и загородиться от моего взгляда она не сумела. Видит бог, я не хотел смотреть, но я был пригвожден к месту собственной моей силой, а так как нет силы без знания и нет знания без муки, стены и дверь в опочивальню Моргаузы растаяли перед моим взором, и я все увидел своими глазами.