Полынный мед (главы из романа)
Шрифт:
— И это что ж, мадам, вы затеяли такое? Это, надо полагать, вы объявляете войну? Извольте, я принимаю ваш вызов.
— Брысь! — прохрипела Тетя Мотя, запуская свое оружие в кота. Сгинь, нечистый!
Пресс-папье с удивительной точностью угодила в древнекитайскую вазу эпохи Мин, изготовленную в Одессе года три назад. Та, понятное дело, не выдержала такого оскорбления и посыпалась на пол мелкими осколками.
— Это я-то нечистый? — поразился кот, отпрыгивая тем временем в сторону. — Я, быть может, перед тем, как отправиться к вашей милости с визитом, душ принимал. Спросите в четвертой бане, вам скажут. Нет-нет, спросите,
Разумеется, Боюн безбожно врал. Ни в какой он бане не был, опасаясь воды, как черт ладана. Конечно, шерсть перед сном он вылизывал, но дальше этого дело не доходило. Вообще, кот любил приврать, но врал он настолько правдиво, что ему никто не верил.
Тем временем Тетя Мотя, ухватив освободившийся стул, секирой занесла его над бедной кошачьей головой.
— Учтите! — заорал тот, — за одного битого… два года дают.
— За тебя только благодарить будут, — парировала литераторша и резко опустила руки.
Удар, разнесший несчастный стул на куски, цели не достиг, ибо в последний момент кот невероятным образом испарился, чтобы тут же материализоваться подле стола.
— Я с вами судиться буду, — прошипел он. — Попытка убийства — раз, возведение напраслины — два!
— Какой еще напраслины? — не поняла Марья.
— А то как же? Кто меня в вашем рассказике убивцем оприходовал, кто двадцать трупов навесил? Мокруху лепишь, старая? Не выйдет! И не таких кляузников на чистую воду выводили. Что ж это делается, товарищи? Честного, понимаешь, и добропорядочного кота, который за свою жизнь и мыши не обидел, в уголовники записали. Нет, этого я так не оставлю. Я буду жаловаться в Комитет по правам человека! — и Боюн зарыдал жалобно и тоскливо, прикрывая блудливые глаза лапой.
Марья отбросила обломки стула и решительно двинулась к столу, прихватив с книжной полки огромный чугунный подсвечник работы, как уверял все тот же верный человек, Леонардо да Винчи. Кот же, заметив движение хозяйки, закатил бесстыжие свои очи и брякнулся на спину, да еще и лапы скрестил на груди. Только толстенный хвост змеей извивался по столешнице, на которой разлегся прохиндей.
Тетя Мотя прицелилась получше и хакнув от напряжения, обрушила подсвечник, переломив пополам полированный письменный стол, за которым так приятно было творить бессмертные произведения. Боюн же в самый последний момент успел взвиться чертиком из табакерки, улюлюкая и строя всякие нерусские рожи. При этом он громко, с молодецкой удалью, напевал:
Обманули дурочку на четыре курочки.
Ну, а курку пятую — дали косолапую!
— Все, — угрюмо сказала Марья, которая стройностью ног не отличалась, — ты — труп!
Кот тут же подхватил, крутясь по комнате и пританцовывая:
Если труп оказался вдруг И не труп, не мертвяк, а так… Ты его пожалей, налей, Хоть сто грамм на тощак…Кот покрутил головой, над чем-то раздумывая, а затем радостно закончил четверостишье:
— Нищак!
— Все, стихоплет, — прорычала Марья, — тебе конец!
И она двинула на кухню за ножом. Вслед за ней из комнаты неслась задорная песенка неизвестной пока еще группы, у членов которой поголовно свело нижние конечности. Разумеется, исполнялась она в обработке усатого маэстро:
Хочу иметь детей Я только от тебя, Но ты меня не бей, Любимая моя! Я все тебе прощу, И ты меня прости… Зачем же по мурлу! Ведь больно, мать ити!Когда Кустючная вернулась с превеликим тесаком для "разделки" сыров, кот уже сидел в комнате, которую сказочница гордо величала залой. Пижонские свои очки он нацепил на затылок, как будто там у него имелась вторая пара глаз, и, пялясь на экран японского телевизора, которых в городе-то по пальцем можно было пересчитать, с азартом разглядывал очередного дорвавшегося до трибуны депутата, словно и сам был докой в политике.
Кустючная точно помнила, что телевизор она не включала, а следовательно, кот совершил сие действие сам, без ее на то дозволения. Кровь в жилах писательницы окончательно вскипела, и Марья, на цыпочках подкравшись к креслу, в котором сидел усатый наглец, замахнулась тесаком. В глазах ее застыло такое выражение, которое вряд ли можно было сыскать даже в зрачках Раскольникова, занесшего топор над старухой-процентщицой.
На этом жизнь единственного говорящего на свете кота бесславно и окончилась бы, не заметь он на экране отражение сверкающего лезвия. В следующее мгновение, опрокинув телевизор, Боюн с отчаянным мявом взлетел на люстру, начисто оторвав ее от потолка вместе с проводкой, извернулся в воздухе и тут же оказался на шкафу, с интересом разглядывая бело-голубые осколки, совсем недавно бывшие горкой фарфора, почитаемого Кустючной за севрский. Хозяйка, потирая макушку, сидела на полу возле поваленного трюмо. Судя по всему, с головой Марьи Ибрагимовны ничего не случилось, в отличие от зеркала, куда сказочница врезалась по инерции.
Боюн довольно потер лапы, хотел сказать что-то, судя по выражению рыжей морды, назидательное. Но тут ножка шкафа сухо хрястнула, и платяное чудовище тяжело рухнуло набок, едва не проломив пол.
Тетя Мотя зажмурилась и перестала дышать, но странная тишина, длившаяся больше минуты, заставила ее вновь открыть глаза. В комнате никого не было. Марья осторожно обследовала другие. Оказалось, жилплощадь была пуста. Подлец Боюн бесследно исчез, зацепив с собою свежеиспеченный Тетин Мотин рассказ.
— Во, урод! — взревела литераторша, вонзая нож в кресло, еще не остывшее от кошачьего зада.
Нож вошел по самую рукоятку.
С семи до восьми утра Азалия Самуиловича Расторгуева выгуливала собака. Она тягала его по своим делам, большим и малым, заставляла лаяться с дворниками по поводу места выгула и оставляемых по пути непрезентабельного вида куч, подталкивала спорить с прохожими по поводу отсутствия намордника на ее, прямо скажем, некровожадной морде, в общем, страдать.
Когда-то давно, лет пять назад Азалий Самуилович попытался освободиться от этой почетной обязанности, но супружница его, Клотильда Павловна, эти поползновения пресекла на корню одним коротким: "Молчать! " И пришлось заткнуться, пришлось терпеть ненавистную псину, которую решила завести именно Клотильда Павловна, при этом придумав ей идиотское имечко: "Дездемона".