Помереть не трудно
Шрифт:
— Может, кто-то из наших? — вспомнилась кучка фанатов-стригоев, которые смотрели на меня, как на Валуева. — Или Совет?.. Это может быть Спичкин? — при воспоминании о желтой резиновой улыбке стало мерзко.
— Не их методы, — он сделал несколько пассов в воздухе перед собой. — Не могу понять, кто это…
— Так и что? — я всё-таки оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Вторая половина дня. До часа пик — минут сорок, но пока ехать можно. — Будем отрываться?
— Не вижу смысла, — взмахнув руками, словно стряхивал с пальцев
— Митроха — не боец, — согласился я. — Его порвут в первом же раунде.
Перед глазами вспыхнуло видение клетки и оскаленная пасть вервольфа. Нахлынул рёв толпы, в ноздри ударил запах пота и крови…
— Кстати, кадет. Как ты себя чувствуешь?
Я опешил. Странный вопрос. Словно я смертельно болен, или ещё что. Впрочем, ведь так оно и было — до недавнего времени. Алекс сам сказал, что всерьёз опасался за мою жизнь. Ну, или не-жизнь, это как посмотреть. Существование, в общем.
Честно прислушавшись к своим ощущениям я понял, почему вопрос шефа вызвал у меня такое удивление: я чувствовал себя великолепно. Попытаюсь объяснить. У спортсменов есть такое понятие — пик формы. Это когда всё даётся легко, любой рекорд по плечу и сам чёрт не брат.
Так вот: я себя чувствовал так, словно мне не только чёрт, а вся его родня, вкупе с бабушкой, дедушкой, отпрысками и племянниками, не кажется кем-то стоящим упоминания.
— Нормально, — ответил я нейтральным голосом. Душил стыд. Для того, чтобы я себя так чувствовал, пришлось убить человека…
— Тогда перестань казнить себя, — голос шефа проскрежетал, как консервный нож по банке. — Ты — стригой. Такова твоя природа. И ничего с этим не поделаешь.
— Я могу просто умереть.
— В этой жизни помереть не трудно, — назидательно произнёс Алекс. — Сделать жизнь значительно трудней. Знаешь, кто это сказал?
— Вы?
— Володя. На смерть одного нашего очень близкого друга. Серёжа наложил на себя руки, и тогда Володя сказал:
«Может, окажись чернила в 'Англетере»,
вены резать не было б причины…
Почему же увеличивать число самоубийств?
Лучше увеличь изготовление чернил…'
Он ведь атеист, наш Володенька. Не верит ни в судьбу, ни в Бога, ни в Красную армию. Понимаешь, о чём я?
— О том, что за каждого убитого я должен плодить одного младенца? Чтобы компенсировать, так сказать, убыль населения?
Алекс посмотрел на меня таким взглядом, что я решил: он меня сейчас ударит. Даст пощечину и будет очень разочарован, если я не потребую сатисфакции. А потом достанет дуэльные пистолеты, и…
— Дурак ты, Сашхен, и не лечишься, — сказал шеф и просто отвернулся.
Возможно, он прокрутил в голове тот же сценарий, что и я, и пришел к выводу, что спорить с таким идиотом — себя не уважать.
— Извините, — тихо сказал я. — Я понял, что вы имеете в виду. Нет, правда. Просто я с этим не согласен. Я не хочу продлевать своё существование за счёт жизней других. Я считаю это недостойным.
— Ты ещё слишком молод, кадет, — с какой-то болезненностью в голосе сказал Алекс. — И попросту не понимаешь, о чём говоришь. К сожалению, понять у тебя времени может и не оказаться…
— Приехали, — подал голос водитель и подрулил к обочине. — Кутузовский, как и заказывали.
В этом месте проспект был похож на глубокий каньон. Вдалеке, подсвеченная золотым солнечным светом, высилась одна из «Семи сестёр», уж не знаю, которая.
Ничего на этой помпезной, уставленной богатыми домами улице не указывало на то, что в одном из зданий проводят бои оборотней.
И всё-таки что-то здесь такое было… Какие-то завихрения силы. И в них угадывались знакомые запахи.
Я втянул носом пыльный, насыщенный выхлопными газами воздух. Пахло рекой, влажной тиной, солярой, которой заправляют пароходные движки…
— Нам туда, — подбородком я указал на ничем не примечательное восьмиэтажное здание с яркими вывесками на фасаде.
— Ты уверен? — поднял брови шеф.
— Убеждён.
Сложно объяснить… Но именно в этом здании я чувствовал большое скопление сверхъестественного.
— Ничего не понимаю, — я беспомощно оглядел крошечный магазинчик.
С узких полок, со стен, с зеркальных подставок на меня уставились маски клоунов. Гипсовые, каменные, деревянные, из папье-маше и искусно изогнутого металла… Был даже застеклённый шкафчик, где на подставках покоились хрупкие оболочки куриных яиц. Каждая была раскрашена под маску клоуна. На макушках топорщились волосы из крашеной пакли… Тут были грустные клоуны, весёлые клоуны, такие, у которых по одной щеке сползает большая слеза, а губы растянуты до ушей в искусcтвенно-карминной улыбке.
Из-за прилавка нас скучающе изучала продавщица — совсем молодая девчонка, чем-то похожая на Амальтею. Готические глаза, чёрные дреды, фиолетовые губы… Продавщица выдула громадный розовый пузырь жвачки, втянула его назад и спросила:
— Могу я вам чем-то помочь?
Вероятно, мы — далеко не первые, кто выразил недоумение странным ассортиментом магазина…
— Ну конечно можете, милая барышня, — Алекс облокотился о прилавок рядом с кассовым аппаратом и лучезарно улыбнулся девчонке. Та жеманно захихикала.
Как это у него получается? Я ведь тоже далеко не урод, и фигурой Господь не обидел, но при виде меня девушки почему-то не спешат писать кипятком… А стоит Алексу сказать пару слов, и ласково глянуть на девицу — та легко расставалась не только с честью, но и с мужем и даже с любовником.