Помочь можно живым
Шрифт:
Постучать в номер к тому, второму, попросить, скажем, спички? Нет, и это довольно примитивный ход. Как бы там ни было, Гралев мог уехать из Монгеруэлла только сюда…
На корректный поклон Савина Геспер ответил столь же корректно и удалился вверх по лестнице умопомрачительно светской походкой.
Савин вошел в свой маленький номер, чистый той самой стандартно-безликой чистотой отелей и гостиниц от мыса Нордкап до Новой Зеландии, которую терпеть не мог. И сразу постарался разрушить ее, обжиться — повесил в шкаф одежду, разложил на столике и в ванной всякие мужские мелочи, достал и без особой необходимости проверил аппаратуру. Было удручающе
Он лег на кровать, положил рядом блестящий пенальчик “Стилоса”. Курил, глядя в потолок. Потом тихо сказал:
— Здравствуй, родная. Пишу из ужасной глуши — северо-западная Шотландия на этот раз, края непуганых эльфов у границы Инвернесса и Аргайла.
“Стилос” едва слышно засвиристел, из прорези выполз белый язычок бумажной ленты, исписанной размашистым почерком Савина.
Никакой романтически-тягостной истории в прошлом, ничего несбывшегося — адресата у письма не было. Просто… Просто те, кто придумал некогда исповедь, знали, что делали. Современный атеист, отринув бога, отринул заодно и исповедь, но довольно быстро сообразил, что потерял очень многое, утратил возможность выговориться перед другим человеком и снять с души груз, немалую подчас тяжесть… А разве одни лишь преступления, злодеяния лежат на душе тягостным грузом?
Словом, человек, который за годы странствий встречал сотни, тысячи людей, может со спокойной совестью поселить среди них одного выдуманного исповедника, чье лицо, если постараться, даже смутно припомнится, как лица сотен случайных знакомых; в реальном полузабытом многолюдье, череде прошлых встреч и разговоров уютно будет чувствовать себя насквозь вымышленный адресат, про которого, к тому же, вспоминаешь редко, очень редко… Но почему бы не написать ему, коли он вспомнился, и времени свободного хоть отбавляй?
— Вот я и побил все рекорды, — сказал Савин. — Десять фильмов за последние четыре года, и не какая-нибудь халтура. Неплохо, верно? И Золотое Перо, которое, как любая регалия, волнует всего несколько минут — пока длится вручение. И дороги, дороги, отели, города, люди, встречи. И — вперед, вперед, вперед! Так быстро и так долго, что иногда кажется, будто погоня за целью и стала самой целью, давно. Слава богу, в этой погоне мы щадим других, мы не щадим только самих себя. Мы не можем жить иначе, нам нравится так жить, и представить другую жизнь мы не в состоянии. Бойтесь желаний своих, ибо они сбываются. И потому возникает неразрешимый вопрос: что лучше — несколько желаний, которые могут исполниться, пусть после долгих трудов, или одно, заведомо невыполнимое? Так что же? Может быть, это не тот вопрос, которым стоит задаваться. Скорее всего, так. Есть другие вопросы, более важные. Но как быть с тем, что мы живем так, будто постоянно ожидаем чего-то? Все время ждем. Вот придет апрель, и можно будет ехать на съемки. Вот придет сентябрь, и выйдет новый фильм. Вот придет декабрь… Вечное ожидание, в котором песком сквозь пальцы протекает, уходит день сегодняшний, не оставляя памяти и следа. И ведь не хотим мы другой жизни, дай нам ее, иную — честное слово, мы заскучаем, не будем знать, что с ней делать…
Легким прикосновением он выключил “Стилос” и долго лежал, уставясь в потолок, покрытый едва заметными трещинами, похожими на карту неизвестного государства. Встал, оторвал ленту, положил ее в массивную глиняную пепельницу, щелкнул зажигалкой. Вспыхнуло, заколыхалось и опало неяркое
Через пять минут он вышел на улицу — джинсы, легкая спортивная курточка, тонкий свитер с воротником под горло. Беззаботное лицо, беззаботная походка.
Он легко и быстро нашел полицейский участок. Перед входом задержался, прикрепил к лацкану Золотое Перо и уверенно толкнул дверь с лаконичной черной надписью “Полиция”.
Маленькая комната. Слева дверь с зарешеченным окошечком — камера, в которой наверняка, как мельком подумал Савин, давным-давно завелись мыши, грибы и привидения. Справа, у окна, девственно чистый стол. Какие-то печатные таблицы на стене над ним. Портрет премьер-министра.
Услышав стук двери, стоявший у окна человек в свитере вопросительно обернулся. Белобрысый парень, года на три моложе Савина. На кожаном поясе — светло-коричневая кобура с никелированной застежкой. Это же не Мак-Тиг, немного смятенно подумал Савин. Мак-Тиг — пожилой человек, он сам писал, кто же это такой и почему здесь?
Однако на лице его эти мысли не отразились.
— Здравствуйте, — с простецкой улыбкой сказал Савин, протягивая красивое удостоверение Глобовидения. — Константин Савин. Обычно меня зовут Кон.
— Сержант Лесли. Обычно меня зовут Роб. Садитесь. Хотите пива?
— С удовольствием,
Лесли достал из стола картонку с шестью банками, ловко сорвал жестяные язычки.
— Я вас знаю, — сказал он. — Вернее, знаю ваши фильмы. Сами понимаете, провинции в “информационном” значении этого слова не существует. Трудами вашего Глобовидения, в первую очередь.
— Стараемся, — сказал Савин. Жестянка холодила пальцы — видимо, холодильник был вмонтирован в ящик стола. — Хорошее пиво. Местное?
— Да, завод в Эндердейле. — Лесли взглянул на него. — Часа два назад по стерео говорили о вас, очень интригующе говорили, а вы вот объявились у нас…
— И вас, конечно, интересует, зачем и почему я объявился здесь?
— А как же, — сказал Лесли. — Разумеется, как прилежного зрителя, а не полицейского. Новый фильм?
— Да, — сказал Савин. — Чтобы не интриговать вас — мне нужны чудаки, Роб. Анахореты не от мира сего, которые за наглухо запертыми дверями чертят проекты-вечных двигателей или разгадывают письмена атлантов.
— Зачем они вам?
— Как бы вам объяснить… Помните известное присловье: “Чудаки украшают жизнь”? И ведь украшают, черти… И даже тем, кто подсмеивается над ними на людях, интересно узнать о них побольше — один на один с экраном. Потому что, мне кажется, чудаки воплощают в себе что-то не случившееся с нами, то, от чего мы отказались ради налаженного благонравного благополучия, но не перестали хранить в потаенных уголках памяти. Чудаки — воплощенная, живущая отдельно от нас наша романтическая юность, наши былые безрассудства… Это очень интересная тема, Роб.
— Очень интересная тема, — задумчиво повторил Лесли. — И разумеется, где-нибудь поблизости, скажем, в Баллахулише или Монгеруэлле, в пивной или редакции вы услышали от кого-то, что и у нас живет один из героев вашего будущего фильма? Или как?
Они долго смотрели друг другу в глаза. Стояла тягостная тишина.
— Вот даже как, — сказал Савин. — Вот даже как…
— Будете предлагать более приемлемую версию? — не без ехидства поинтересовался Лесли.
— Нет, — сказал Савин. — К чему?