Помолвка
Шрифт:
Аристид подбежал мелкой рысцой, и барон нежно облобызал его.
— Великолепный малый! Настоящий Каппадос! Но какого черта от меня скрывали рождение этого ребенка?
Зять пустился в пространный анализ душевных переживаний, которые причинило ему и жене рождение сына. А между тем прогулка по парку продолжалась. Взрослые шли впереди, молодке люди молча следовали за ними, шагах в десяти. Под обволакивающим взглядом Аристида у крестницы епископа пылали щеки и она так сильно потела от волнения, что терпкий запах ее подмышек доходил до ноздрей кентавра. Время от времени она поворачивала голову, чтобы украдкой бросить взгляд на конское продолжение своего спутника. Он первый нарушил молчание.
— Мне бы хотелось увидеть вас голой, — сказал он. По тому, как вздрогнула Эрнестина, он понял, что его слова неуместны, и вежливо извинился. Маркиз де Валорен и смотритель замка, поделившие между собой труды по его воспитанию, избегали касаться некоторых тем.
— Папа взялся обучать меня латыни, математике и истории Франции. Смотритель учит меня садовничать и играть на флейте. Но ни тот, ни другой не говорят мне о женщинах. Я вижу только мою мать и жену смотрителя. Я нахожу, что мама очень красива, и не стану от вас скрывать, что я с удовольствием женился бы на ней, но она мне сказала, что об этом нечего и думать. А впрочем, маминому крупу не сравниться с вашим. Я говорю это не из лести: честное слово, я не могу себе представить, чтобы какая-нибудь женщина была красивее вас. Что за круп! Ах, что за круп!
Эрнестина задыхалась, ее бросало в жар, платье прилипало к спине. Все эти комплименты, очевидно искренние, кружили ей голову, по ее телу пробегали какие-то тяжелые волны. Теперь она с удовольствием вдыхала конский запах, исходивший от Аристида.
— А я, — спросил он, — как вы меня находите?
— Вы потрясающий, — сказала она тоном, не допускавшим сомнения.
— Вы согласны выйти за меня замуж? — спросил он, снимая шляпу.
В ее глазах он прочел согласие; он привлек ее к себе и прижал к своему обнаженному торсу. В эту минуту монсиньор д'Орвиель повернул голову; увидев обнимающуюся пару и канотье кентавра, прикрывавшее мягкие полушария его крестницы, он дал волю охватившему его раздражению.
— Ваш уважаемый сын слишком много себе позволяет, — сказал он маркизу.
— Узнаю свою кровь, — ликовал барон. — Ни один Каппадос никогда не отворачивался от любви.
— Аристид, — воскликнул маркиз, — оставьте мадемуазель Годен и идите сюда.
Аристид выпустил Эрнестину, но не сразу. И сама она нисколько не спешила освободиться.
— На вашем месте, — с досадой сказал епископ, — я бы немедленно велел оскопить этого кентавра, иначе вы неприятностей не оберетесь.
— Монсиньор, — возразил маркиз, — отдаете ли вы себе отчет, что вы говорите о моем сыне как о простой кляче, и неужели вы в самом деле думаете, что на основании чисто внешних признаков можно считать конем сына мужчины и женщины?
— Но не станете же вы отрицать, что естество у него лошадиное?
Вместо ответа маркиз спросил прелата, согласен ли он с тем, что местопребывание души находится в голове, а если нет, то где же она, по его мнению, обитает? На что монсиньор резонно возразил, что, поскольку душа нематериальна, было бы неразумно назначать ей какое-то определенное место не только в теле, но и вообще в пространстве.
— Вы хотите сказать, что моя душа не находится ни во мне, ни в другом месте, что ее вообще нигде нет?
— Вопрос не в этом, — отвечал епископ, повернувшись к крестнице. — Ну, Эрнестина, что вы мне скажете?
Эрнестина Годен и ее кентавр, держась за руки и глядя друг другу в глаза, неспешно подошли к компании. Девушка не посмела ответить на вопрос крестного, но, чувствуя себя виноватой, отдернула руку, лежавшую в руке кентавра.
— Аристид, — сказал отец, — ваше поведение недостойно благовоспитанного молодого человека. Вы проявили неуважение к мадемуазель Годен и грубо оскорбили ее, как, впрочем, и монсиньора, ее крестного. Вы должны перед ними извиниться.
— Бросьте, Албан, — прошептал барон, подталкивая зятя локтем, — оставьте мальчика в покое. Молодость бывает только раз, черт возьми!
— Тра-та-та! Я хочу, чтобы он извинился. Аристид встал прямо перед отцом и сказал очень искренно и в то же время сдержанно:
— Если я кого-нибудь оскорбил, я готов принести извинения, но по отношению к мадемуазель Годен я решительно ни в чем не могу себя упрекнуть. В ту минуту, когда вы меня окликнули, а я держал ее в объятиях и чувствовал сквозь платье ее прекрасные толстые груди, я как раз хвалил ее круп, и уверен, что этим ее ничуть не обидел: ведь он у нее вправду очень красивый. Взгляните, папа, какая замечательная пара ягодиц! Полные, круглые, упругие! Разве это не наслаждение для глаз? Я даже сказал, что мамины ягодицы, которые мне всегда нравились, далеко не такие роскошные и внушительные, как у Эрнестины. Простите меня, мама.
Аристид ласково улыбнулся матери и, переведя взгляд на округлости Эрнестины, на минуту погрузился в созерцание. Монсиньор нетерпеливо выслушал объяснения Аристида; он потянулся к уху маркиза и сказал вполголоса:
— Я же вам говорил, и его речи подтверждают мое мнение. Конского естества в нем несравненно больше, чем человеческого, если таковое у него вообще есть. Вы слышали его, он говорит с непосредственностью бедной твари, лишенной даже смутного понятия о грехе. Это и есть признак животной природы.
— Кто знает? — сказал маркиз. — Не забудьте, что Аристид еще ребенок. Ему недавно минуло девять лет.
— Во всяком случае, у него рост и разум взрослого; это потому, что лошади развиваются быстрее людей, и уж это одно доказывает, что природа вашего сына…
— Мой сын хорош, каков он есть, — ответил маркиз де Валорен. — Впрочем, ваша крестница, как мне кажется, разделяет мое мнение.
И в самом деле, во все время этого разговора, который велся полушепотом, вид Эрнестины Годен явно выдавал ее волнение: глаза ее затуманились, губы приоткрылись, и если предположить, что она задумывалась о конской природе Аристида, то это, по-видимому, ее ничуть не пугало.
— Разрешите мне, — сказал кентавр, обращаясь к родителям, — поговорить с вами откровенно. Я испытываю самые нежные и верные чувства к крупу мадемуазель Годен, и поскольку я, кажется, имел счастье ей понравиться, мы решили обвенчаться как можно скорее. Я думаю, что ни вы, ни монсиньор не станете препятствовать этому союзу. Какие у вас могут быть возражения?
На мгновение все остолбенели; но потом мысль о союзе Эрнестины и кентавра стала казаться не такой уж нелепой. Монсиньор д'Орвиель был не прочь пристроить крестницу, будущее которой внушало ему серьезные опасения. Сирота без имени и состояния, она никогда не проявляла склонности к учению; в школе святой Терезы она уже пять лет тащилась в хвосте класса. Но особенно тревожило ее богатырское здоровье, благодаря которому она воспринимала жизнь с угрожающей жадностью. Что ни говори, этот молодой кентавр все-таки граф де Валорен; на такую партию трудно было надеяться. С другой стороны, и маркиз думал об этом браке без всякого неудовольствия, потому что ему не терпелось сложить с себя бремя ответственности за не совсем обычного сына. Что касается маркизы, то она, благополучно оправившись от испуга, с умилением смотрела на молодую чету.