Помор
Шрифт:
Потом грохнул «спенсер» — это индейцы опробовали новую тактику — начали стрелять по скале. Пули отскакивали, высекая жалящие осколки камня, плющась в раскалённые кусочки металла, похожие на паучков. Один такой «паучок» чиркнул по рубахе помору, разрывая и ткань, и кожу.
— А, ч-чёрт!
— Помочь?
— Да я сам…
Тут показался конный команч. Вскинув винтовку на скаку, не сбавляя бешеной скорости, он сделал пять выстрелов подряд. Чуга выстрелил с небольшим упреждением, и всадник свалился с лошади.
— Готов, — довольно сказал Фёдор и обернулся к Уве-Йоргену.
Тот был бледен. Вздрагивавшей рукой он нащупывал кровавую рану на груди.
— Фсё, репята, — прохрипел немец, — капут…
— Надо перевязать потуже! — Фёдор сделал движение к У-Йоту, загребая ногами гравий, но тот поднял руку в слабом останавливающем жесте.
— Перестань, — сказал он и закашлялся. С губ потекла кровь. — На таких, как я, таже в госпиталях рукою махнут. Насмотрелся на войне, снаешь… Уходите к реке! Когта мы потъезжали, я видел — к берегу прибило несколько стволов теревьев. Фот отсюда можно уползти, прямо по промоине, и к самой воде, а я фас прикрою…
Неожиданно команчи подняли палку с белой тряпкой и помахали ею. Один из индейцев медленно поднялся во весь рост.
— Не стрелять! — приказал Коломин. — Индейцы предлагают переговоры.
— Опманут, — сказал фон Бадер, с трудом дыша.
— Я попробую поговорить с ними на их родном наречии. Вдруг да проймёт?
Савва выпрямился, и в то же мгновение грохнул залп. Две пули поразили Кузьмича — в руку и в ногу. Фёдор выпалил в ответ. Мимо…
— Я же фам коворил… — флегматично заметил У-Йот.
Чертыхаясь, Коломин кое-как перевязал рану на бедре, сочившуюся кровью.
— Это я во всём виноват, — простонал он. — Правильно ты казал, штоб только ночью! Нет же, попёрся днём…
— Уходите, — сказал с беспокойством немец, — сейчас же! Команчи битый час будут выжидать, вы успеете смыться! Иначе пудет поздно — сдохнем фее!
— Пошли? — спросил Чуга Савву.
— Поползли, — прокряхтел тот.
Вжимаясь в промоину, Фёдор двинулся первым, подтаскивая Коломина, пачкавшего пыль кровью.
Фон Бадер выстрелил. В ответ прозвучал нестройный залп — обе стороны берегли патроны.
Сползая по каменной осыпи, Чуга спустился к самому берегу, где в маленькой заводи крутился всякий мусор, приносимый течением. Выброшенный на камни одним концом, покачивался обкорнанный ствол тополя.
— Цепляйтесь! — шепнул Фёдор. — Залезайте в воду и цепляйтесь. Я столкну!
Савва положил руки на ствол, подгребая здоровой ногой. Чуга обхватил более толстый конец и оттолкнулся ногами от берега. Дерево зашуршало, заскрипело галькой, съехало в реку.
Высовываясь из воды так, лишь бы в нос не попало, Фёдор поплыл, скрытый белым стволом и обрывками уцелевшей коры.
Внезапно стрельба на берегу резко усилилась, участилась до неистовства. Раздался победный крик…
— Успели… — булькнул Коломин и закашлялся.
— А У-Йот?
— Скоро услышим…
Бревно успело далеко отплыть, но дикий, с подвываниями, крик боли и неимоверного страдания успел долететь до них — Уве-Йорген фон Бадер принимал свою мучительную смерть. Через минуту вопль оборвался — жизнь покинула невольника, так и не вкусившего плодов свободы…
На перекате бревно завязло в камнях. Так ему тут и лежать, дожидаясь весеннего паводка, а Чуга на карачках, опираясь на винтовку, как на посох, выбрался на берег, придерживая Савву.
— Помчимся… — проскрипел тот, кривя рот в улыбке.
— Помчимся! — отрезал Фёдор. — Сами же говорили: Форт-Самнер уже близко!
— Это если верхом… Со мной ты будешь ковылять до второго пришествия…
— Держитесь давайте!
Так они и поплелись к Форту, и была эта дорога самой длинной в жизни Фёдора Чуги, и самой тяжкой.
Коломин то и дело терял сознание, слабея от потери крови, и обвисал всею своей немалой массой. Помор кряхтел, но тащил. После Савва приходил в себя, опирался кое-как здоровой ногой, и помору делалось легче, но скорость оставалась черепашьей. С тоскою думал Чуга, что никогда ему не добраться ни до какого форта и Наталью не обрадовать, отца живого приведя…
Миновав злополучную скалу, ставшую для Уве-Йоргена Голгофой, друзья продвинулись вперёд ещё на пару вёрст.
Фёдор не загадывал, докуда сможет дойти, просто давал себе зарок — прошкандыбать ещё сто шагов. И ещё сто… И ещё. Ну и самые последние сто. Пятьдесят. Десять…
Повалившись на песок совершенно без сил, Чуга долго отпыхивался.
— Что ты её таскаешь? — послышался слабый голос Коломина.
— Кого?
— Винтовку… Брось, тяжёлая же…
— Ага, щас…
— Всё равно же патронов нет…
— Один ещё должен быть. И оба револьвера заряжены… Ладно, кончайте валяться. Подъём!
Чуга встал и поднял упиравшегося Савву.
— Давайте-давайте…
— Оставь ты меня в покое…
— На кладбище отдохнёте, а пока живы — ноги переставляйте…
Под вечер объявилась новая напасть — волки. Не шугливые койоты, а матёрые серые зверюги. Они так и кружили неподалёку, щёлкая зубами и принюхиваясь.
Проверять, остались ли патроны в обойме «винчестера», Фёдор не стал — звук выстрела отпугнёт четвероногих, но может привлечь двуногих, куда более страшных хищников. Повесив винтовку на плечо, Чуга вооружился «боуи» — клинком чуть ли не в фут длиной [175] — и хорошо наточенным.
Полоснув по ребрам особенно наглому волчаре, он малость припугнул стаю. Волки ушли, очень разочарованные, а люди остались. Костёр разжечь было нечем, да и не из чего, а когда всю ночь колотишься в мокрой одежде, спится плоховато. Поэтому помор обрадовался восходу солнца. По крайней мере светило обещало тепло.
175
Нож был назван в честь своего изобретателя, полковника Боуи, героя войны с Мексикой. Для «боуи» характерна ручка с гардой, а также изогнутый клинок («щучка»).