Помойник

Я, Володя Бугримов, почти как Юра Гагарин. Если он полетел старшим лейтенантом в космос, то я старшим лейтенантом полетел из армии. Но если он приземлился майором, то я — рядовым охранником в бутике. В Москве. Впрочем, мог бы приземлиться где-нибудь похуже и в звании пониже.

Итак, был обычный февральский вечер.

На душе моей было так же холодно, темно и неуютно, как и снаружи, на зимней столичной улице. Но это образно выражаясь и исключительно ради красного словца. Время близилось к закрытию нашего дорогого и модного бутика. Из-за отсутствия покупателей и даже праздношатающихся, мы откровенно скучали и, томясь

Кстати, мы — это менеджер бутика Гарик, сидящий в центре зала и нарочито подавляющий зевоту. Кассирша Люба — пышнотелая крашенная блондинка, пересчитывающая дневную выручку. Продавщица Вика, стоящая у застекленной витрины и с загадочной улыбкой рассматривающая собственные ногти. И, наконец, я — красавец-охранник — помогающий ей этим заниматься, то есть разглядывать ее ногти. Меня всегда привлекало все прекрасное в любых его формах и проявлениях. В данном случае яркоокрашенные ногти Вики. Потом мне хотелось понять: каким таким своим потаенным мыслям она улыбается? Не маникюру же или лаку для ногтей, купленному по-дешевке, как она сама хвасталась, на вьетнамском вещевом рынке. Отнюдь нет. Вероятно, как и Мона Лиза, чему-то своему сокровенно-интимному. Но, спрашивается, почему бы не предаться барышне сексуальным фантазиям?

Работа охранника в бутике меня нисколько не смущала. Не мог же я, не имея ни малейшей склонности к финансовым операциям-махинациям претендовать, скажем, на роль главного держателя акций холдинга? Или, хотя бы, на должность его генерального директора? Разумеется, не мог. Нужно довольствоваться тем, что есть. А довольствоваться было чем. Например, на мне был строгий серый английский костюм, белоснежная рубашка и шикарный шелковый, в широкую полоску галстук. Да, еще начищенные до блеска итальянские ботинки. Ну а про свежий носовой платок в заднем кармане брюк и упоминать не стоило.

Эти двое парней, что поднялись к нам на второй этаж, не понравились мне с первого взгляда. Хотя, судя по стильной и добротной одежде и потому, как они следили за собой, их вполне можно было отнести к категории наших постоянных клиентов. Но мне не понравилась их взвинченная, дерганая походка. Нездоровый — и не от изъяна освещения — цвет кожи напряженных лиц. Бегающие блестящие глаза и вздрагивающие, как при нервном тике, руки.

Задержавшись на лестничной площадке, парни принялись издали изучать витрины с выставленными на продажу вещами, одежду, висящую на вешалках. Но больше всего, манекены негритянок, в натянутом на них соблазнительном нижнем кружевном белье. Изучали они и нас четверых, томившихся в зале.

Парни беспокойно переминались с ноги на ноги. Особенно один — чуть ли не пританцовывающий. (По-моему, что-то ирландское.) На зеленой ковровой дорожке, естественно, быстро образовались следы от их грязной влажной обуви.

В мои служебные обязанности, помимо прочего, входила обязанность выпроваживать нежелательных посетителей. Брать их за шкирку — и выпроваживать. Не шучу. Но, будучи по натуре человеком мягким и деликатным, меня это крайне тяготило, и я очень не любил выполнять эту свою обязанность. Иногда, бывало, я натыкался на откровенную грубость и хамство. Иногда возникала даже легкая потасовка. Выражалась она в основном в обоюдном толкании и выяснения актуального вопроса: а ты кто такой? К счастью, подобное происходило не часто — не та у нас была публика. Но сейчас был, вроде бы, именно тот случай — эти парни относились к числу нежелательных посетителей.

Я решительно направился к парням. Хотя, вместо этого, мне гораздо больше хотелось подойти к заросшему водорослями аквариуму на подставке в углу зала. Постучать по его стеклу, чтоб к стеклу важно подплыли полосатые, наподобие моего галстука, рыбки. Как обычно, они уставились бы на меня холодными глазами и принялись шевелить толстыми губами, словно говоря, что нечего, дескать, хулиганить, тварь ты сухопутная, — дай нам поесть. Лучше всего живого мотыля, да пожирнее.

Или, на худой конец, продолжать разглядывать Викины ногти. Но мало ли кому чего хочется?!

Приблизившись к нежелательным посетителям, я вежливо, поправляя галстук, поинтересовался:

— Не могу ли я быть вам чем-либо полезным?

Стоящий впереди плотный парень, с круглым скуластым лицом, уклонился от прямого ответа и пробормотал что-то совершенно невразумительное. Второй, что был повыше и с танцевальными задатками, и вовсе ограничился глуповатой ухмылкой. Столь содержательным и интригующим оказалось начало нашей беседы.

Я повторил свой вопрос, но уже настойчивее.

— Э-э, — протянул первый парень.

— Что «э-э»?

— Польза от тебя, голубок, будет вот какая. Покажи нам, где у вас здесь лежат деньги, — проговорил он, на сей раз внятно и уверенно.

— Ага, и давай живее! Ждать нам некогда! — поторопил меня его приятель. — Так, где оно хранится ваше бабло?

— Вестимо где — в швейцарском банке на четвертой полке сверху. Ладно, ребята, все. Повеселились, и хватит. Покиньте, пожалуйста, немедленно помещение, — твердым голосом попросил я. С гордостью про себя я отметил, что не ошибся в своих предположениях на их счет. Глаз у меня был все-таки наметанный.

— Не указывай нам, хмырь! Покинем твое помещение, когда того пожелаем! — подбоченившись, огрызнулся первый парень.

Между тем второй, «танцор», зашел ко мне с левой стороны. Расстегнул молнию на большой спортивной сумке, висевшей на его плече, и рывком вынул оттуда бейсбольную биту.

Я хотел с ехидцей спросить, играть он сюда явился, что ли? Но не успел, поскольку события стали развиваться в самом стремительном темпе. «Танцор» замахнулся битой — и я инстинктивно отступил к лестнице, а следовало бы — подальше в центр зала. Поэтому удар битой меня все же достал, придясь немного выше моего левого уха. Ощущение было ужасное. Я подумал, что голова у меня треснула, мозги то ли разболтались, то ли спрессовались. Шея же свернута на бок под острым углом.

Охнув от боли, я упал и, считая каменные ступени, покатился по лестнице, пока не распластался на площадке внизу. Распластался, словно баран, готовый к разделке или подстриганию шерсти. Сознание у меня спуталось и смешалось, потемнело в глазах. Действительность воспринималась какими-то вспышками и обрывками. Но я отлично чувствовал холод мраморных плит, которыми был выложен пол вестибюля.

Казалось, что все части моего тела, пронизываемого болью, существуют как бы независимо и отдельно друг от друга. Само собой, напрашивалось сравнение с манекеном-негритянкой, расчлененным на составляющие и со съехавшими до колен кружевными трусами. Еще мне было жаль, что помялся мой английский костюм, белоснежная рубашка и шикарный галстук в полоску, не говоря уж о носовом платке в заднем кармане брюк. Что поцарапались итальянские ботинки. Неизвестно, когда теперь выдадут новые. Чем, спрашивается, мне было до тех пор довольствоваться?