Помрачение
Шрифт:
– Ты еще не пригляделся к этим типам. Да и вообще, я тебе скажу - большинство людей - просто бараны. Что, неласково я их, да? А ты сам погляди, вот хотя бы в метро, не в час пик, а когда ни то ни се - десять дверей нараспашку, а они выстроятся в цепочку, и один за другим, один за другим! Не дай бог самому в дверь сунуться! Вот ежели кто другой, так пристроятся. Что, не так, скажешь?
Игорь промолчал. Может, бородатый в чем-то и прав, но зачем же так резко, не стоило бы. Он засунул руки в карманы.
– Или вот, на Кузнецком арку знаешь?
Игорь кивнул.
– Там в конце квартала книги навынос продают, от магазина, со столика. И всегда, как столик этот появится - тут же очередюга. Сам проверял: ведь давятся, нервничают. А десять шагов пройди, там, в магазине, те же книги свободно лежат. Не поверишь! Кричат: "В руки только по
– А ты уверен, что кому-то нужны твои советы?
– неожиданно спросил Игорь.
– Не понял?
– длинный нос на лице бородатого стал еще длиннее.
– Да я так, ничего, ничего, - сгладил себя Игорь.
– Ну стоят, и пускай стоят. Значит, им нравится.
Бородатый ожил.
– Вот и я говорю, бараны. Они сюда заходят, поглядывают с интересом, книжечками любуются. А ты спроси, как они на меня глядят? Спекуль, и все! С презрением глядят! А они чистенькие...
Игорь слушал на этот раз внимательно. И ему не совсем нравилось, что бородатый так разоткровенничался. Что он - за своего принимает, что ли? Дескать, Игорь не чистенький? Не баран? Польстить хочет? Лишь бы выслушали? Или от души, попросту? Да черт с ним, пускай травит.
– ...а спроси - кто про Монтеня слыхал, про Транквилла, про Бодлера, я тебе еще сотню перечислю? Да никто! А я, спекуль запятнанный, читал, от корки до корки, понял? Так кто лучше, кто интеллигентнее? И кстати, прочитать-то удалось, не когда в конторе просиживал, а когда отпихнулся от нее, вот так. А до конторы я еще в КБ поработать пару лет успел. Конструкторское бюро, охо-хо! А спроси, за эти два года там кто-нибудь чего-нибудь сконструировал? Я не отвечаю, сам знаешь! Так вот, и не конструируешь, и Монтеня не читаешь так на хрена?! Я сейчас Плутарха штудирую. А ты думаешь, мой начальничек бывший про Плутарха слыхал? Он всю жизнь землю носом роет, где лучше ищет, давит ближних своих и не замечает того. А как заметит, так для него праздник, слюну от удовольствия пускает. Какой там Плутарх!? А вообще, тоскливо мне, знаешь, почестному, думал от суеты уйти, избавиться от мелочевки этой, не выходит - из одной в другую, как из огня в полымя. Хоть топись иди!
– бородатый рассмеялся так, что щеки подползли к глазам. Но смех был невеселый какой-то, злой.
– Только ведь не утопишься, выловят, спасут. Потом от мазута одежонку за пять лет не отстираешь! Суета все. Хорошо падлам живется. Вон, про одного в газете писали, про такого же, как мой бывший начальничек. Дескать, продал свой "жигуль" через комок якобы, а сверху три с половиной тыщи хапнул. Ну делают так, знаем, все. Нехорошо! Так этот писака, репортер, от восторга визжал; вот, дескать, новые времена, торжество справедливости! не взирая на должности! строго наказан! И там же пояснил - как наказан. У него этот верх, три с полтиной забрали, да выговор партийный. Вот тебе и наказан! вот тебе и торжество справедливости!! Я за голову схватился, как же, братцы? Да я когда первый разок с дисками вышел, еще работал когда, ну и один трехрублевый, самый дешевый, за четыре загнал, на рупь дороже! Понимаешь - на рупь, а не на три с половиной тыщи! Так у меня все пластинки конфисковали, на полторы сотни, и на пятнадцать суток! Понял, за рупь - пятнадцать суток! А за три тыщи - выговор! А ты говоришь...
Игорь ничего не говорил. Ему не было жалко бородатого получил свои сутки, так за дело ведь, сиди и помалкивай. А статью ту он тоже читал. И не восторгался вместе с репортером. И не считал уважаемого чиновника достойным выговора. Сидеть бы им на пару с бородатым: только бородатому свои пятнадцать, а тому года три-четыре, не меньше! Хоть и уважаемый, хоть и с большим, наверняка, стажем, а ведь по правде бы было, по справедливости?! Он не стал высказывать вслух свои соображения, а лишь философски выложил:
– Всякое бывает.
– Это точно, всякое бывает, - эхом отозвался бородатый.
Нет, конечно, надо издавать и что-то легонькое, думал свое Игорь. Но меру при этом знать. Не превращать "чтиво" в единственный вид литературы. Вот скажем, если издают бесчисленные вымыслы о похождениях тех же графинь и герцогинь, маркизов и баронетов, то почему одновременно с этим не печатать документальных, правдивых произведений по западной истории, где ясно и четко сказано, как оно на самом деле, что белоснежные, обсыпанные пудрой парики, например, носили не от особой европейской утонченности, возвышенности, а для того лишь, чтобы скрыть немытые, кишащие паразитами колтуны на головах. А если вспомнить посольство Петра I во Францию, вспомнить записки его спутников, зажимавших платками носы, когда они входили в Версаль, - канализации в королевской резиденции не имелось, и все во дворце и парке было завалено нечистотами. Вспомним "благородных" рыцарей, мывшихся один раз в жизни - в день посвящения. Недурно, не так ли! Когда дело касается нашей российской истории, мы не жалеем самых черных красок, щедро мажем все дегтем, но... Но там, у них все воздушно и прекрасно, все рафинировано и очень благородно, а свобода и просвещение такие, что можно подумать и не было ни инквизиций, ни религиозных войн, ни страшнейших, не ведомых России эпидемий. Был у нас Чаадаев, который сказал слово о России, - мы его любим и ценим. Но нет и не было у нас такого Чаадаева, который бы сказал подобное слово и о Западе, тут идеализациям предела нет и все требования говорить правду и только правду в литературе и на экране сразу же забываются.
Толпа не редела: одни уходили, приходили другие. Суетились, искали, нервничали.
Нервничал и Игорь - время шло впустую.
– Я пойду, поверчусь, - сказал он, - может где-то Соловьев появился.
– Давай, - вяло согласился бородатый и вытащил из сумки свои детективы.
В толчее сразу закружилась голова, Игорь даже потер виски, чтобы отойти немного. Толкали, казалось, со всех сторон одновременно. Поначалу он очень злился, реагировал на каждый толчок случайный. Стоило комуто слегка задеть его локтем, как внутри все вскипало, появлялось резкое желание ответить еще более чувствительным тычком. Но уже через пару минут он понял, что это с непривычки, что это лишь нервы! И почти сразу успокоился - куда деваться, здесь все в таком положении, избранных нет.
Сумки, саквояжи, авоськи, портфели, чемоданы - и все с книгами. Океан книг! Но лишь на сотню, а то и две попадалось что-либо стоящее, все остальное: фантастика, приключения, детективы или же бабочки-однодневки, скороспелые поделки об "ужасных" приключениях всевозможных "детей Арбата", якобы замученных и затравленных режимом кровожадного деспота, стенограмма помыслов и замыслов которого приводилась тут же, в промежутках авантюрного сюжета. Но что делать - в рекламу подобных "откровений" были вложены такие громадные средства прессой, телевидением и радиовещанием, что, как ни крути, она дала результаты - расхваленное во всех углах варево пользовалось спросом, его глотали наспех, не замечая даже вкуса. Мода, всесильная мода! Вчера культ "гения всех времен"! Сегодня тот же, но более изощренный культ "кровожадного палача"! Со знаком минус, и все же культ!
Игорь не то чтобы осуждал бравших поделки, нет. Ему их было жалко. Но к жалости примешивалась и горечь. Ведь можно, скажем, слезно пожалеть ослика в шорах, тянущего повозку и видящего лишь болтающуюся перед самыми глазами морковку и ничего больше. Жалко его, конечно, жалко как-то по-есенински: "милый, милый, смешной дуралей!" Но ведь это... люди! Они обижаются на жалость. И не разобъяснишь ведь всем! Ну, ничего, разберутся со временем. Да и, если по правде, Игорь отлично знал, что далеко не всех охватила горячка поверхностных, но остреньких разоблачений и жажда всевозможных жгучих "секретов" из жизни правившей "элиты". Большинство, подавляющее большинство народа смотрело на жизнь присущим ему во все времена и при всех испытаниях трезвым взглядом.
А корешка мельтешили... Получалось как-то, что следом за Игорем почти впритык всю дорогу брел унылого вида мужчина в сером демисезонном пальто и черной кроличьей шапке, очки заслоняли половину его лица, другая половина была не слишком выразительна - маленький рот, скошенный назад подбородок. Выбившийся шарф открывал худую, морщинистую шею. В руке он держал распахнутый старомодный портфель, в котором корешками кверху был выставлен Дледно-сиреневый восьмитомник Николая Васильевича Гоголя. Мужчина жалостливым взглядом озирал толпу, временами выговаривал вяло: "А кому собрание сочинений?!" Но покупателей на восьмитомник не находилось. Его толкали вовсю, доставалось больше, чем Игорю, но, казалось, он ничего вокруг вообще не замечал.