Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
Я не интересовался всемирной историей до своих лет тридцати, когда меня к её изучению подтолкнули. Понадобилось всего несколько лет, чтобы понять, что все существующие учебные курсы истории — искажение мира в угоду господствующей стае. Многодельная иллюстрация одурачивающей концепции жизни. «На дурака… наврёшь, и делай с ним, что хошь».
Откуда же тогда черпать познание о прошлом?
Вот и оказалось, что только из мемуаров — по некоторым упоминаемым бытовым деталям. Теперь считаю мемуары самым честным видом литературы. Потому и привожу в «КАТАРСИСе»
Да, чуть не забыл: сын главраввина был парторгом Института. (Напомним, Маркс — внук двух раввинов.)
Итак, потомственный главраввин — не исключение из общего правила, не просто должность одного из предков, но, в силу высокой некрофиличности носителя этой должности, это воспроизведение в потомках предка по механизму родовой памяти.
Должность «главраввина» может называться как угодно, он всё равно будет авторитетом и будет действовать в составе своей «иудо-внутреннической» субстаи (пусть бессознательно). Высшая цель — расширение «иудо-внутреннической» стаи до всепланетной (в противовес национальным интересам матричного народа, на землях которого «главраввин» проживает).
А ещё, и это самое главное, высокое положение отца первой «супруги» в правящей иерархии указывает на психологический тип правящей партии того времени. В брежневские времена партократия, в противоположность сталинской, уже была «иудо-внутреннической» (дополнительные доказательства ниже). Подпольный торговец бриллиантами Брежнев («внутренник»), добытчик пяти золотых звёзд, золотого оружия, муж жены-еврейки и т. п. не был психологической противоположностью партии, а тем более парторгов крупных организаций. Здесь один из ключей к постижению психологически достоверной истории России XX века.
Пороки, которые женщина, выбирая себе мужчину, предпочитает, характеризуют не лично её, а активизированную часть её родовой памяти — те же вкусы пришпоривали и её мать, и мать её матери… Повторяться о вкусах внучки главраввина не буду — вся эта ошарашивающая мерзость копрофилии (копро — испражнения; филео — любить) описана в «КАТАРСИСе-1» в главе «Характерная деталь», там я, правда, ещё сам до конца не понимал, какой психотип описывал. (Да и на том уровне было не важно, яркие «когорты» — такие же копрофилки.)
Если говорить о её предпочтениях в искусстве, то список очевиден: КСП с Окуджавой во главе, Стругацкие, Ильфы-Петровы и прочие всякие разные Галичи, Малевичи, Макаревичи с Вайнерами. Какой там Толстой — что вы!
Жадна внучка главраввина была настолько, что она среди нееврейской части родни была притчей во языцех. Говорили про неё так: если она на что глаз положила, то лучше отдать: всё равно сопрёт. Или снимет — с трупа. Краденые в овощном морковки — пустяк, позднее операции, конечно, укрупнились.
Короче говоря, в мать-бессребреницу («когорта»?), несмотря на силу некрополя линии, давшей майора-педераста (по тем временам — экзотика), она характером не пошла. Она и внешне на мать (русскую?) не была похожа, а скорее на ту женщину, которую, предав и бросив жену, выбрал отец — такое же общее ощущение постоянной нечистоты.
Хотя я эту женщину видел множество раз, знаю только две детали, её характеризующие:
— еврейка;
— с мужем, вступив в связь с «главраввином», так и не развелась (или развелась спустя много лет, уже после того, как я эту среду оставил, вернее, меня из неё выставили).
Словом, в случае с первой женой ничего нового и подчиняется общему правилу: в стадном потомстве из ближайших предков воспроизводится психотип того, у кого наиболее сильное некрополе.
Моя первая «супруга» не была даже полурусской — что закономерно.
Вообще, в русской народной мудрости: «еврейская кровь не растворяется» — нет ничего мистического. Точно также «нерастворимы» и другие особо некрофиличные крови. Пример: в семье Льва Толстого все дети пошли в копрофилку Софью Андреевну. Она — немецких кровей. Закономерно, что почти все её дети очистили от себя Россию и осели преимущественно в Западной Европе.
«Не растворяется» вообще всякий «авторитет», поскольку источник авторитетности всякого рода — в суммарном весе совершённых преступлений — включая извлечённые из родовой памяти.
Впрочем, в заблуждение относительно строгой направленности вкусов внучки главраввина мог ввести такой факт: в ряд авторов-евреев, от которых она единственно и торчала, таки затесался русский — Михаил Булгаков!
«Мастер…» (вернее, «мастерские» его главы) был для неё абсолютнейшим идолом: десятки перепрочтений, наизусть заучивала целые абзацы, охи, вздохи и восклицания.
Система оценок была следующая:
— Маргарита прекрасна сама по себе, она — личность, любовь её прекрасна, и всё, что она делает, — замечательно;
— шлюхи с великого бала сатаны — нормальные, обычные женщины, но в необычных обстоятельствах, плод воздействия общества; а вообще-то всё это кайф само по себе;
— Иешуа Га-Ноцри — то, что надо, авторская (Булгакова) интерпретация легенд;
— в Распятии виновен Пилат;
— мастер — главный герой всего «Мастера…» и верх совершенства, свой;
— сцена в Варьете с дождём из червонцев — блеск; глумление с использованием золотой подковки с бриллиантами — великолепно, доллары в сортире — кайф.
Стоит ли говорить, что последние главы со «Свободен!» ею были не приняты. Это даже проговаривалось: дескать, мутное какое-то завершение у «Мастера…», неправильное, можно-де не читать, наверно, просто не успел завершить, умер…
Думаю, ей была бы «понятна» следующая ныне распространённая оценка «Мастера…»:
Булгаков разделывается с представителями официальной позиции соединёнными силами дьявольщины, сатиры и мировых абсолютов (очевидное западничество романа резюмирует Азазелло: «Мне больше нравится Рим!»)…