Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
— Я?.. Я — легионер. Стою на красивом мозаичном полу… Очень высокие потолки. Массивные колонны. Много солнца. Очень. Это — дворец. Старинный. Античный. Но почему я легионер? Может быть, часовой?
— Оружие какое?
— Оружия нет. Странно. Часовой — и без оружия. Но я в чём-то вроде кольчуги. Нет, не русская, колечками, а пластинами. Правильней, панцирь. А меча почему-то нет.
— Что делаешь?
— Наблюдаю. Просто наблюдаю. За беседкой. Руки на груди. Но не скрещены — одна на другой.
— Поза наблюдения. И разделения.
— Странная такая передо мной беседка. Вернее, это не беседка, а миниатюрный храм. Круглый. Невысокий, чуть ниже меня. Колонны по периметру. Вот за ним я и наблюдаю.
— А чей это храм?
— Не знаю. Он просматривается насквозь, но там никого… Нет, есть. Там… Женщина… Но без головы… Она совершенно голая, а головы нет. Нет, никаких кровавых ужасов, перерезанных вен и выпирающих позвонков, просто обнажённый женский торс. Вот она ко мне приближается… Приближается… Совсем близко… Приблизилась совсем… Она меня хочет… э-э-э…
Тут психотерапевт засмеялся и «мероприятие» прекратил.
Ни он, ни я в тот момент психоэнергетического смысла женского торса не поняли. Уже позднее выяснилось, что безликость, отсутствие головы или лица, маска, надвинутый капюшон, волосы, закрывающие глаза — символ бессознательного, обозначающий яркого некрофила, психоэнергетического властителя. В том случае — женщины. С религиозным, судя по миниатюрному храму, антуражем.
А психотерапевт, если он тогда не ломал комедии, объяснил её присутствие моим сексуальным вожделением. Дескать, женский торс без головы, то есть одни половые органы — всё, что на самом деле меня интересует. А когда секс прежде всего, то не до завоевания мира. И сразу успокоился. Словом, проверку я прошёл.
И стал учить принципам психотерапии.
А я, не умея тогда понять, тот мозаичный пол просто запомнил.
Но теперь — получив в дар «Жреца» и «познакомившись» с Цыганским Бароном, соединив это с внучкой главраввина и «неадекватностями» моей настоящей жены и в процессе работы над комментариями к «Пилату» убедившись в бессознательном знании множества достоверных деталей далёкого прошлого, — только теперь, кажется, начинаю понимать, в каком времени я тогда оказался, сидя в психотерапевтическом кабинете «кремлёвки».
Тогда, в изменённом состоянии, я, прежде всего, обратил внимание на внешнее: легионер у храма наблюдает.
А теперь понимаю: то был жрец в форме легионера, законный муж «императрицы».
Тогда становится понятно, почему «богиня», которая воздвигла себе храм прямо во дворце, ярчайшая некрофилка, центр культа приближается впритирку к человеку в военной форме, принявшему позу размышления, а он не отстраняется. Это не часовой. Он — объект воздействия, её муж — враг. Но его не-отстранение ещё не означает его духовного сродства с безголовьем.
Художник Коростелёв, в сущности, увидел то же самое, что и я, чуть только по-иному, «с оборотом» на свою родовую память. Человек, одетый в форму римского легионера, размышляющий над смыслом разворачивающихся во дворце и вокруг него событий, и жрец-копьеносец соединимы — в носителе имени «Пилат», который был и жрецом, и легионером, и обитателем дворца и был способен на критическое мышление!
Вот так, больше восьми лет прошло прежде чем я понял, кем был тот «часовой». Кто бы мог подумать, что понадобится так много времени…
Как это ни забавно, но даже выяснив четыре смысловых уровня имени «Пилат», мне понадобилось ещё полгода, чтобы обратить внимание на важную деталь в нижней правой четверти «Жреца».
Эту деталь Александру Коростелёву предлагали убрать! И руководительница мастерской и, стыдно признаться, я тоже. Нам казалось, что эти странные фигурки к портрету не относятся.
Но Коростелёв отказался. Отказ объяснил, если это можно назвать объяснением, так: «Мне кажется, это здесь должно быть».
«Это» — в стиле наскальной живописи (указание на древность?) контуры фигуры человека и смертельно раненой львицы. Её мощные передние лапы ещё пытаются бежать, но задние уже безвольны: видимо, одно из двух торчащих из спины копий перебило ей позвоночник. До львицы человеку осталось несколько шагов — он уже перешёл на спокойный шаг, а может, он поразил львицу с этого шага. В руке он сжимает последнее, третье, копьё, но его над львицей ещё не занёс.
На голове копьеносца большого размера головной убор — по форме напоминающий тиару папы римского (папством она позаимствована из какого-то более древнего, чем католичество, культа). В «папахе» такого размера не побегаешь и особенно не поохотишься… Опять символ?
То, что каждая деталь этих фигурок символична, следует и из того, что фигура человека как бы конденсируется из солнечного света: дальняя от зрителя правая нога копьеносца наполовину не видна.
Смысл символа мне не совсем ясен — во всяком случае, на сегодняшний день. Почему именно львица? Почему не, скажем, лев? Булгаковский кот Бегемот, глава бесов, способных принимать звериный облик, — кот, а не кошка. Каноническое изображение? Забытое? Ведь в более поздних символах копьеносцы обычно поражают дракона. А тут женское начало… Великая Мать? Царица?.. Императрица?..
И ещё: почему два копья? Почему зверь не поражён одним — ведь тиароносец тогда предстаёт более умелым охотником? Почему два уже пущены в дело, а третье осталось в руке и даже не изготовлено к удару — ведь даже смертельно раненая львица опасна? (А может, он истратил оба охотничьих копья, а положенное по сану не имел права пустить в ход, несмотря ни на что? Он — соединение в одном лице воина-гоплита и жреца-Копьеносца? Тот же «размышляющий легионер»??)