Поп
Шрифт:
– Ишь ты! – усмехнулся отец Сергий. – Она же католичка!
– И ничего, – возразил отец Александр. – Приняла мученическую кончину за христианскую веру. Пострадала честно за свой народ и была до конца предана Спасителю.
Выехав из леса, путешественники вдруг нарвались на немецкий военный патруль. Их остановили и приказали вылезать из коляски.
– Ну вот, – огорчился отец Александр, – сейчас у нас отберут наш экипаж, и придётся нам двигаться дальше per pedes apostolorum.
Но с ними обошлись вежливо, матушка, слегка кумекавшая в немецком, выступила переводчицей, молодой офицерик допросил их, кто такие, и даже извинился, пояснив причину задержания.
– Здесь военный аэродром, – перевела Алевтина Андреевна. – А в лесах завелись партизаны, недавно была заварушка.
Двинулись дальше. Вот, наконец, и пункт назначения.
Взгляду открылось большое село, у въезда в которое красовалась табличка: «Село Закаты. Колхоз имени Воровского». Богатых домов почти не попадалось. Иные крыши и соломкой-то прикрыты не были от нищеты…
– Видно, как наворовал тут товарищ Воровской, – пригорюнился отец Сергий, нарочно делая ударение на последний слог.
Подъехали к первой попавшейся избе, подле которой средних лет крестьянин цепом молотил ржаной сноп. Поздоровались.
– Чудно, однако, – засмеялся колхозник. – Сто лет уж тута попов не видано.
– А у самого-то, гляжу, крест, – кивнул отец Сергий на самодельный крестик, вырубленный из советской серебряной монеты, который мелькал в прорези рубахи на груди у колхозника.
– Это чтоб немцы меня за краснопузого не приняли.
– Приходи в храм, я тебе сей крест освятить должен, – сказал отец Александр.
– Оно конечно, – задумчиво почесал в затылке колхозник.
– Ну как немчура? Одолевает?
– Жить можно. Половину всего забирают, а половина всё ж тебе остаётся, не то что при прежних, живодёрах. Краснопузые-то всё отбирали. Понимаешь?
– А прикупить чего-то можно у вас? – спросила матушка. – Хлебушка, молочка, яичек?
– Отчего же не можно? Сейчас охормим.
Покуда он ходил в избу, подошли две женщины в чёрных платочках.
– Здравствуйте! Благословите, батюшки.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
– А куда же вы путь держите?
– Я к вам, – ответил отец Александр.
– Будет у вас теперь в храме священник, – встряла матушка.
– Господи! Чудо какое!
– Воистину чудо! – всплеснули руками женщины.
– А мы-то прослышали, что во Псков батюшков много навезли, и как раз шли туда просить, чтоб и нам какого-нибудь прислали отслужить Успенов день.
– А я тут как тут! – засмеялся отец Александр. – Так что ведите меня к вашему главному хозяину.
– Какому?
– Как к какому! К самому Александру Невскому.
– Ой, а ведь у нас там, срам сказать, всё ещё как был клуб, так и остаётся!
– А теперь опять будет храм, – сказала матушка Алевтина.
Тем временем сзади подошла и прислушалась к разговору женщина довольно ехидного вида:
– Война идёт, а им – храм! Тьфу, бесстыжие! Таиська – понятное дело – безмужняя с двумя отпоросками. Замуж никто не берёт. Деваться-то и некуда. А ты-то, Любань! Тоже в это мокробесие?
– А вы, простите, стало быть, не православная? – спросил отец Александр.
– Ещё чего! Какая я тебе православная!
– Может быть, мусульманка?
– Скажешь тоже! Мусульманка! Я вообще – никто!
– Всё ясно…
– Всё им ясно! – зло сказала женщина и пошла дальше своей дорогой.
– Овсянникова, – сказала Таисия. – Самая злющая дура у нас в селе.
Простившись с отцом Сергием, который двинулся далее, в Гдов, отец Александр и матушка в сопровождении своих первых прихожанок, Любови и Таисии, отправились к храму. Впрочем, храмом его назвать было трудно. К паперти были пристроены нелепые сени, а над крыльцом висела табличка «Клуб имени тов. Кирова». У храма было два купола, большой и малый. Большой был раскрашен каким-то умельцем и превращён в глобус с политической картой мира. А малый окрашен в серый цвет и на нем надпись: «Луна». Впрочем, какой-то сурового вида человек уже залез туда и только что начал закрашивать глобус тёмно-зелёной краской.
– О! Коля уже при деле! – сказала Любовь.
– Это Николай Торопцев, – сказала Таисия и тихо добавила: – У него из трёх дочек одну убило недавно. Немец застрелил.
– За что же? – спросила матушка.
– А с озорства, проклятый. А вон сын его – Костик.
Затарахтело, и к храму подкатили немецкие мотоциклисты. Дети с удивлением их разглядывали. Костик Торопцев стрельнул из рогатки, попал в колесо мотоцикла и крикнул:
– Немец-перец-колбаса!
– O! Du bist ja wacker Soldat! [3] – великодушно смеясь, крикнул ему один из немцев.
3
О, да ты бравый солдат! (нем.)
18
Алексей Луготинцев с огромным горем каждый день наблюдал за тем, как в его родном селе происходит кощунственное надругательство над домом, который он почитал как свою святыню.
Клуб имени товарища Кирова, где когда-то произошло его знаменательное объяснение в любви к Маше Торопцевой, стараниями невесть откуда взявшегося попа день ото дня всё более превращался в церковь. Обиднее всего было то, что в этом злодеянии самое деятельное участие принимала семья Торопцевых – Николай Николаевич, Васса Петровна, Машины сёстры Надя и Катя и даже младший – шестилетний Костик. И многие другие закатовцы с жаром взялись переделывать клуб в церковь, словно и не было двадцати четырёх лет советской власти, освободившей народ от религиозного мракобесия. Не укладывалось в голове: как это люди, вполне здравомыслящие и трезвые, которые, казалось бы, должны понимать всю дурь поповского учения, ни с того ни с сего охотно лезли в церковную кабалу!
На третий день после того, как в Закатах объявился этот худой поп со своей толстой попадьёю, в село прикатили немцы и привезли целый грузовик с досками, жестью и гвоздями. Поп весело выпрыгнул из кузова грузовика и помогал немцам разгружать это добро. Кроме стройматериалов из кузова вынули штук десять разного размера икон. Их бережно понесли в клуб, и Лёшке стало до тошноты отвратительно и обидно, что теперь там вместо парадных портретов Ленина, Сталина, Кирова, Будённого, Ворошилова будут красоваться всякие умильные Богородицы и Николы Угодники…