Поправка-22
Шрифт:
Никто о нем не печалился, больше того — все летчики матерно проклинали его память за потворство полковнику Кошкарту в непрерывном повышении нормы боевых вылетов. Переписка о его смерти размножалась, как саранча, и каждый новый рапорт или ответ на него безапелляционно подтверждал или удостоверял предыдущие. Ему прекратили выдавать и денежное, и вещевое, и пищевое довольствие, так что он полностью зависел теперь от милосердия сержанта Боббикса и Мило Миндербиндера, считавших его мертвецом. Полковник Кошкарт отказался с ним разговаривать, а подполковник Корн пригрозил ему через майора Дэнби, что он моментально кремирует его вонючие останки, если он, мертвец несчастный, покажется в штабе полка. Кроме того, майор Дэнби сообщил ему по секрету на свой страх и риск, что в штабе ненавидят бортврачей из-за доктора Стаббза — неряшливого,
Даже капеллан не мог в таких обстоятельствах вернуть к жизни доктора Дейнику. Его тревога сменилась покорной тоской, а внешностью он все больше напоминал хилую крысу. Мешки у него под глазами сморщились и почернели, а тело казалось бесплотным, как у затравленного призрака, — особенно при вечернем освещении или в лесу. Даже капитан Флум с ужасом отшатнулся, когда он отыскал его среди лесных чащоб, чтобы обратиться к нему за помощью. Гэс и Уэс безжалостно спровадили его из медпалатки, даже не поставив ему для утешения градусник, — и вот тут-то он наконец понял, что почти погиб и что спасти его могут только самые решительные, а главное, молниеносные действия.
Никто не мог помочь ему, кроме жены, и он нацарапал ей второпях паническое письмо с мольбой обратить внимание Военного министерства на его безысходное положение, а самой обратиться к полковнику Кошкарту — и верить только ему — за подтверждением, что он в самом деле ее муж, а не покойник или самозванец. Миссис Дейника была потрясена глубиной отчаяния, заключенного в этих неразборчивых каракулях. Ее замучило сочувствие, и она уже собиралась начать борьбу за его жизнь, но на следующий день почтальон принес ей письмо полковника Кошкарта, верить которому призывал ее сам отчаявшийся проситель.
«Ув. миссис, мистер, мисс или мистер и миссис Дейника, — так начиналось письмо, — слова не могут выразить всю глубину моей скорби при мысли о том, что ваш муж, сын, отец или брат погиб, ранен или пропал без вести…»
Сбитая с толку, обескураженная, испуганная или ошалевшая миссис Дейника отшвырнула недочитанное письмо, быстро собрала вещички и переселилась в мичиганский городок Лесинг, не пожелав, испугавшись, позабыв или не потрудившись оставить на старой квартире свой новый адрес.
Глава тридцать вторая
ЙО-ЙО И ЕГО СОСЕДИ ПО ПАЛАТКЕ
Орровская печка безотказно согревала палатку Йоссариана, когда наступили холода и китоподобные туши синевато-серых туч закрыли выцветшее небо, словно бронированные армады бомбардировщиков дальнего действия, базирующихся в Италии, при налете на Южную Францию для поддержки наступления союзнических войск, начавшегося двумя месяцами раньше. Всем было известно, что тощие ноги Крохи Сэмпсона выкинуты прибоем на пляж и лежат там, разлагаясь, подобно вилочной грудной кости с остатками гнилого мяса когда-то убитой, но не найденной охотником птицы. Все, включая Гэса с Уэсом и работников госпитального морга, считали, что прибрать их должен кто-нибудь другой, а не они, и уверили себя, что эти частичные останки Крохи Сэмпсона унесены волнами на юг, так же как полностью унесенные останки Клевинджера и Орра. А с наступлением холодов никто уж больше не прокрадывался, тайно и в одиночку, к берегу, чтобы удовлетворить свое патологическое любопытство, мимолетно глянув сквозь ветви прибрежных кустов на раздутые гнилостными газами ступни.
Солнечные дни кончились вместе с летом. А вместе с ними кончились и безопасные налеты. Начались ледяные дожди, наползли тусклые туманы, и они летали на боевые задания не чаще чем раз в неделю, когда вдруг ненадолго иссякал обложной дождь. По ночам над палатками угрюмо завывал ветер. Корявые низкорослые деревья скрипели и стонали, неумолимо напоминая по утрам полупроснувшемуся Йоссариану о ногах Крохи Сэмпсона, гниющих на мокром песке под холодными каплями октябрьского дождя, который наполнял непроглядную, ветреную и волглую ночную тьму тиканьем часового механизма с бесконечным заводом. Вспомнив ноги Крохи Сэмпсона, Йоссариан против воли возвращался мыслями к Снегги, замерзавшему до смерти на дюралевом полу в хвосте самолета и хранившему свою сокровенную тайну под застегнутым бронежилетом, пока Йоссариан обнажал, дезинфицировал и бинтовал его разодранное осколком бедро, а потом выплеснувшему ее на льдистый пол. Ночами, пытаясь уснуть, Йоссариан устраивал в уме перекличку всем знакомым ему мужчинам, женщинам и детям, которые уже отправились на тот свет. Он старался припомнить всех военных и просто всех взрослых людей, которых он знал в детстве: всех теток и дядьев, родителей и соседей, дедов, бабок, прабабок и прадедов, и собственных, и виденных в домах у друзей, всех жалких, обманутых судьбой и жизнью владельцев мелких лавочек, бессмысленно прикованных к своим прилавкам с раннего утра до позднего вечера. Все они тоже уже отправились на тот свет. Мертвецов становилось все больше и больше. А немцы продолжали сопротивляться. Смерть неотвратимо надвигалась, и он, похоже, попал в безысходную западню.
Йоссариана спасала от холода замечательная печка Орра, и он мог бы неплохо жить в своей теплой палатке, если б его не терзала память об Орре и банда жизнерадостных соседей по палатке, которые явились к нему однажды утром, после того как полковник Кошкарт затребовал — и меньше чем через двадцать четыре часа получил — четырех летчиков из экипажей пополнения, чтобы заменить ими Кроху Сэмпсона и Маквота. Йоссариан чуть не задохнулся от своего хрипатого, злобно протестующего стона, когда увидел их, устало притащившись после боевого вылета в свою палатку.
Эта четверка психовато ликовала, устраиваясь на новом месте и расставляя койки. Они топотали и ржали, как стоялые жеребцы. Увидев их, Йоссариан мгновенно понял, что они невыносимы. Искристая, кипучая энергия била в них через край, а дружили они чуть ли не с рождения. Терпеть их было невозможно. Это были шумные, самонадеянные, пустоголовые юнцы чуть за двадцать. До войны они учились в колледжах и были помолвлены с миловидными, чистыми девушками, чьи фотографии уже красовались на грубой каминной доске из цемента, сформованной Орром. Родительские деньги позволяли им играть в теннис, ходить на яхтах и заниматься верховой ездой. Один из них переспал с женщиной старше, чем он. Даже не зная друг друга, они были знакомы через своих знакомых в самых разных штатах, а учились с кузенами и кузинами своих друзей. Они слушали по радио репортажи о бейсбольных состязаниях и всерьез интересовались результатами футбольных матчей. Их радовала затянувшаяся война, давшая им возможность узнать, что такое настоящий бой. Они уже почти распаковались, когда Йоссариан выкинул их вон.
Он твердо объявил сержанту Боббиксу, что даже и разговаривать о них не желает, однако тот передал ему с унылой миной на своем желтовато-бледном лошадином лице приказ из штаба полка о вселении новых летчиков к Йоссариану, который жил в шестиместной палатке один. Новую палатку сержанту Боббиксу выдать отказались.
— Я живу вовсе не один, — хмуро возразил Йоссариан. — У меня есть сосед. Его фамилия Трупп.
— Вы же знаете не хуже меня, сэр, — устало сказал сержант Боббикс, косясь на столпившихся у входа в палатку новых офицеров, которые остолбенело слушали их удивительный диалог, — что Труппа сбили над Орвиетой. Вы знаете это даже лучше, чем я. Его машина шла рядом с вашей.
А почему ж вы не забираете у меня из палатки его вещи?
— Потому что он их не мог у вас оставить. Его нет в списках нашей эскадрильи. Прошу вас, капитан, не заводите опять этот разговор. Вы можете переселиться к лейтенанту Нетли. Я привел нескольких рядовых, и они перенесут, если понадобится, вещи.
Но бросить палатку Орра значило бросить самого Орра на посмешище и унижение этим безусым балбесам, которые ждали, развесив уши, когда им разрешат войти. Справедливость требовала, чтоб Йоссариан отстоял лучшую в полку палатку от зарившихся на все готовенькое необстрелянных молокососов. Но приказ есть приказ, как сказал ему сержант Боббикс, и он пустил их, ограничившись ненавистно извиняющимся взглядом да несколькими покаянными советами старожила, а они весело воспользовались его дисциплинированностью и быстренько расположились в чужом жилище как у себя дома.