Попутчица
Шрифт:
– Ничего, разумеется. Вы все – сама святость.
– А-а, так ты чокнутая.
За последние дни Стихия и сама подозревала нечто подобное. Но слышать такое от неотесанной селянки, растоптавшей ее всколыхнувшиеся надежды своими сапогами, запорошенными красной пылью… Небеса снова посмеялись над ней. Она-то наивно подумала, что они ниспослали ей спутницу, а они столкнули ее с врагом…
– Мне было семь, когда в наш город постучала война, – не глядя на возмущенно сопевшую девицу, заговорила Стихия, бросив обглоданные косточки в костер. – Молодняк из семей Знати отвозили в обитель, что стояла на захваченных врагами землях. У одних матерей отнимали детей силой, другие – отдавали
– Э? – явно не понимая, к чему она это говорит, нахмурилась девица.
– Я была одной из тех, кого отдали добровольно. Нас везли в крытых повозках. Девочек отдельно от мальчиков. Несколько отважившихся бежать были убиты. Путь вдоль лесов, по бескрайним землям был долгим. За это время заболели и скончались самые изнеженные особы. Среди этого хаоса я познакомилась с одной девчонкой. Вместе нам не было так страшно, и всю дорогу мы держались за руки.
– Рада за вас! – огрызнулась девица, продолжив бороться с путами.
– Нас привезли в королевство, при котором была зала учений. Моя маленькая спутница не была такой робкой и трусливой, как я, потому всегда меня защищала, став среди множества детей единственной подругой.
– Тебе это с рук не сойдет! Развяжи меня немедленно!
– Наставницы собирались сделать из нас прислужниц Правительницы. Им облегчало задачу то, что все девочки были Знатью, а им с детства прививали манеры. Мы прожили в этом мире утонченных повадок три года. За это время столько всего произошло. Вначале многие девочки задирали носы, но наставницы внушили им, что те полны порока и страшного греха. Жестокий Творец каждый миг наблюдает за всеми, знает все дурные помыслы! Хм, перекос был таким сильным и внезапным, что ходящие с веерами, манерные девочки вдруг принялись молиться и просить прощение за каждую мелочь.
– Развяжи меня!
– Половина детей скончалась от напавшей болезни. Они умирали так стремительно: еще утром мы были вместе в учебной зале, а к вечеру из комнаты выносили маленькие носилки, покрытые черным полотном. Вторая половина, думая, что это Творец наказывает грешников, не поднималась с колен, молясь и рыдая с утра до ночи.
– Проклятье! – не сумев перегрызть веревку, выплюнула нитки девица.
– В живых осталось совсем немного, да и те были совершенно невменяемыми. Мы с подружкой решили бежать от этого ужаса, веря, что у нас на двоих не вражеский Творец, а святая богиня, что защищала нас все это время. И однажды ночью нам удалось выбраться из королевства. Мы хотели вернуться домой, ведь проклятая война уже закончилась.
Девица перестала пинать ногами воздух. Признав поражение, выдохшись окончательно, устало привалилась к дереву. Стихия, не глядя на нее, продолжала, неторопливо счищая с овоща кожуру, опилками сыпавшуюся в траву.
– Мы добрались до ближайшего города, где все дома были словно из песка. Ни деревьев, ни цветов. Лишь палящее солнце, потрескавшаяся земля, кривые улицы. В этом городе, в потоке людей мы с подругой разминулись. Я осталась совсем одна, мечущаяся, гонимая, напуганная. Когда я думала, что меня затопчут в толпе, ко мне подошел незнакомец. Взял за руку и повел сквозь гвалт и облака пыли. Он приютил меня в своем маленьком доме. Когда заболела, заботился обо мне.
– А-а, так ты давно чокнулась.
– Искал вместе со мной потерянную подругу. Мы ее так и не нашли, и я смирилась. Привыкла жить там, совсем забыв о том, что я из Знати. Осанка и манеры стерлись, будто их выдуло горячим ветром. Я начала забывать, что такое мир вне этого города. Единственным светлым человеком был мой покровитель. Я полюбила его всей душой. Он был красивым, но эта красота не бросалась в глаза. Я смогла
– Да за что мне это? – вздохнула девица, уже не пытаясь ее перебить.
– К нему часто ходили люди, просили о помощи, молили исцелить детей. Днем и ночью являлись и спрашивали совета, жалуясь, что их обделяют или обманывают. Он никому не отказывал ни в советах, ни в лечении, вытаскивая с того света всех больных. Но однажды его обвинили в том, что он служит дьяволу, оттого и вся его сила. И не важно, что тратил он ее на благие дела! Под крики собравшейся толпы его вывели на улицу. Его судили Молящиеся, заставляя признаться в том, что он был послан дьяволом, дабы извести народ Элейка. Все те, кто ходил к нему толпами, кому он не отказывал в помощи, чьих детей он вылечил, даже не подумали встать на его защиту.
Девица впервые не попыталась вставить свое слово. Только поерзала на кочках, чтобы оправдать свое бездействие. Стихия продолжала тем же тоном:
– Я была там, в той толпе, сдерживаемой охраной. Видела, как ему сковали руки, как хлестали кнутами, чтобы он признал себя дьявольским посланником. Но он не признал. Тогда стражники стали истязать его плетьми с нанизанными на концы когтями. Ему выдирали кожу, его полосовали мечами, ему выбивали зубы. Толпа ревела и махала руками, требуя справедливости, потому что он обольстил их! Все, к кому он прикоснулся своей колдовской речью, предстанут перед Создателем с запятнанными душами.
– М-да уж…
– Я валялась в ногах безумной, озверелой толпы, глотая со слезами пыль. И не могла ничем ему помочь, видя, во что превращается его красивое тело. Ручейки крови впитывались в песок, ошметки кожи застревали на когтях плеток. Алые брызги летели на одежды стражников, с садистским азартом выполнявших приказ Молящихся. Судьи уверяли толпу, что являются посланниками Создателя! Что имеют право казнить! А под вечер, когда толпа утомилась, когда сменилось несколько стражников, запыхавшихся и взмокших от усердия, Треиштен потерял сознание. Ухватив за ноги, истязатели поволокли его в тюрьму по скатавшемуся в комья песку. Меня, за то, что жила с ним, внимала его противным Создателю речам, избили и бросили на площади. Ты только послушай! Они знали, что противно их Создателю! Они, ничтожные, трусливые твари, не ведающие ничего кроме своего страха, вершили суд во имя справедливости!
– Ну а я-то тут при чем? – без былого возмущения спросила девица и если бы могла, то развела бы в недоумении руками.
– Очнулась я днем от палящего солнца и от криков. Еще толком не поняла, но догадалась, что его уже осудили, хоть он и не признал своей вины. Поднявшись, я побрела на улицу. Там шли люди, бежали и разного возраста дети. Я пробилась среди них, увидев идущего впереди окровавленного и обожженного, с трудом передвигавшего ноги человека, тащившего на плече связку деревянных молотов. У меня все внутри рвалось на части. Боль ослепляла, оглушала, выворачивала наизнанку. Перед глазами мелькали картины из недалекого прошлого. Так ярко и так быстро перемежаясь! Вот Треиштен смотрит на меня и улыбается! Вот несет на плече к сверкающей в корыте воде. Сидит у огня, ходит с грацией кошки, держит каменный стакан, говорит и смеется! И вот он снова, ободранный, окровавленный, останавливается на месте своей казни и оборачивается. А я, глядя на него, падаю на колени, видя выдранные, обожженные волосы, исполосованное ранами лицо. Красивое даже под этой ужасной багряной коркой!