Попытка говорить 1. Человек дороги
Шрифт:
Хорошо иметь скорость вампира, помноженную на вампирскую же силу.
Спустя две или три минуты всё было кончено. Почему так долго? Да потому, что горе-охотнички пытались разбежаться в разные стороны. Пришлось ловить. Насытившегося на месяц вперёд Двойника я отправил обратно в виртуальный склеп, осмотрел себя и грязно выругался. Сам-то я в заварушке уцелел, но одежда… кошмар!
Положим, кровь и грязь ещё как-то можно отчистить, тем более что соответствующие формулы я помню. Но вот дыры, разрывы и разрезы… я ругнулся снова. Будет не так-то просто объяснить, каким образом я остался жив и здоров,
Ладно, разберёмся.
Я снова заглянул в Глубину, исследуя окружающее более тщательно, чем в горячке боя. Искал я, как нетрудно догадаться, свидетелей состоявшейся разборки. Мне совершенно не нужно, чтобы кто-нибудь из местных пейзан, уйдя в лес за хворостом, вернулся домой с леденящей душу историей о порождении Мрака, перебившем у дороги несколько вооружённых людей. Внимания со стороны Попутного патруля, загребущих лап инквизиции и несравненно более опасных ищеек риллу мне до сих пор удавалось избегать – пусть так оно и останется.
Вопреки надеждам, свидетель моим подвигам нашёлся.
Но боги и демоны! Что это был за свидетель!
Она лежала в полусотне шагов от дороги. Связанная. Да притом не абы как, а заговорёнными стальными струнами, способными за попытку вырваться рассечь пленнику плоть до самых костей. В рот был довольно туго забит кляп. Перед тем, как прикрутить ей лодыжки к локтям, охотники за рабами сняли с неё одежду. Всю, до нитки. И, вероятно, сожгли. А жаль: я давно уже хотел посмотреть, во что одевают своих женщин хилла. Ибо пленница работорговцев принадлежала именно к этой расе троюродных родичей властительных риллу – лишённой Тихих Крыльев, малочисленной и вроде бы медленно вымирающей, но…
– Сейчас я освобожу тебя, – сказал я ей, используя искусство ламуо.
Хилла крупно вздрогнула. Сморщила узкое большеглазое лицо в гримасе, которую никто не назвал бы человеческой. Да, бледная кожа её походила на змеиную, а на теле, имеющем почти человеческие пропорции, не росло ни единого волоска; но нечеловеческой её гримасу делали мимические мышцы, у людей отсутствующие как класс.
Хотя кляп я уже достал, ответа словами с её стороны не последовало.
Касание стальных струн пальцем. Сладить с прокованным в сталь заклятием было задачей не по моему искусству. Но этого и не требовалось, так как я умею кое-что иное. Образ, который я вызвал в своём сознании, был очень конкретен и ярок. Я представил себе кристаллическую решётку сплава железа с углеродом, в просторечии именуемого сталью. А потом представил, как эту структуру атакуют молекулы кислорода и воды.
То, что я хотел сделать, отличалось от манипуляций местных алхимиков сильнее, чем программирование на ассемблере с его прямым обращением к машинному коду отличается, скажем, от программирования на "Турбо-Паскале". Вот так, наспех, управляя простейшими химическими реакциями исключительно при помощи воображения, я не могу провести ни одного мало-мальски сложного синтеза – я ведь, в конце концов, знаю химию весьма посредственно. Зато простые разрушительные воздействия на этом уровне прошибают любую защиту высокого уровня, даже напоённую энергией до предела. Ибо ломать – не строить.
Результат можно было увидеть невооружённым взглядом.
Ржавчина. Распад.
Прах.
Всего несколько секунд спустя путы на хилла рассыпались рыжим порошком. Разумеется, вместе с тем отточенным сплавом заклятий, который был на них наложен. Путы стоили в золотом эквиваленте больше, чем весили сами, но жалеть о потере такогоартефакта? Ещё чего.
– Ты свободна, хилла, – сказал я. – Ступай к своим сородичам.
Я встал и уже хотел отвернуться, чтобы продолжить путь, когда бывшая пленница впервые подала голос.
– Кто ты?
– Меня зовут Рин. Можешь звать меня просто Бродягой.
Хилла выдала короткую ритуальную фразу, переварить которую моё зачаточное умение ламуоне смогло. Ведь помимо семантики в язык встроена ещё и культура. Обычаи. Правила, ритуалы и табу. То, что не озвучивается, а лишь молчаливо подразумевается.
– Какие такие узы? – переспросил я. – Объясни!
Хилла зашевелилась и перетекла в положение сидя. Да, именно перетекла. (И это – после немалого срока полной неподвижности в магических путах!) Казалось, что у неё при движении меняется длина костей и число суставов. Вряд ли так оно и было на самом деле: будь девчонка истинным метаморфом, её бы не спеленали настолько легко…
Как бы то ни было, её движение оказалось красиво. Очень. Моё лицо овеял ветерок влечения. Этому я немало (и неприятно) удивился, так что сразу же постарался влечение погасить.
– Узы судьбы. Жизнь и смерть, долг и интерес. Случай, что сильнее распорядка.
Я не всегда соображаю достаточно быстро, что да, то да. Но на этот раз хилла изъяснялась значительно яснее, и понять её было просто.
– Ты хочешь стать моей спутницей?
Сарказм пропал даром. Здесь не я один испытывал трудности с пониманием.
– Да.
Коротко и настолько ясно, что яснее уже некуда.
– Но почему ты не хочешь вернуться к своим?
– Ты – свой.
– Я имел в виду твоих одноплеменников. Других хилла.
Ответом была новая ритуальная фраза. Приблизительно: "Изгоям, лишённым места в старом (непонятный термин), остаётся надежда на милость и защиту судьбы в новом (тот же непонятный термин)". Высказавшись подобным образом, бывшая пленница охотников за рабами легла на спину, закрыв свои огромные, тёмные, как у зверя, глаза, подставив хмурому небу беззащитное горло и застыв в неподвижности.
Абсолютное большинство гуманоидов не смогло бы заледенеть ТАК. Кажется, она даже сердцебиение погасила.
Ну вот. Как говорится, приплыли. И что мне оставалось делать?
– Ладно, – буркнул я, – не умирай. Хочешь идти рядом со мной в неизвестность, иди. Только что мне с тобой делать, пигалица?
Глазищи хилла открылись, уставясь на меня. Неподвижность сгинула, наполняясь жизнью. И жизнью, надо признать, чертовски притягательной.
– Ты принимаешь меня как ваишет?